Любопытно и превращение «л» в «р» – прямо как у японцев. (Мой старинный японский друг, читающий Достоевского в оригинале, частенько пишет мою фамилию как «Остарьский» – для него это один и тот же звук.)
Та же история – и с «родным братом» португальского, галисийским языком. И там и там «площадь» будет «праса», одинаково меняется «л» на «р» по сравнению с латынью. До XIV века это был один язык, до XII – одна страна, занимавшая северо-запад Иберийского полуострова. Любопытно, что именно оттуда, из «галисийских» районов Португалии пришли первые мадерьянцы…
Язык может кое-что рассказать о людях, не правда ли? Но далеко не все…
Глава 29. Кто они такие
Однажды в Нижнем Канису, в супермаркете, я встретил двух совершенно потрясающе красивых девушек. Как увидел их, так и застыл: стою, глаз не могу отвести. Одна – еще совсем подросток, но вторая – хоть сейчас покорять лучшие подиумы. Золотые волосы, еще красивее, чем у Нини Андраде. Ярко-голубые, сияющие глаза… Я не выдержал, подошел познакомиться. Заверил: не пристаю, но любопытствую. «Из какой вы страны? С севера, наверное, откуда-нибудь?», – вежливо спросил я. Красотка улыбнулась сдержанно, наверное, привыкла к таким вопросам.
Нет, никакой Скандинавии. Она оказалась стопроцентной португалкой мадерьянского разлива… Чудны дела твои, Господи, откуда берутся такие типажи в этой субтропической, очень южной, почти африканской стране! И это далеко не такой уж редкий случай. Сплошь и рядом видишь светлые, рыжие, золотистые островки в море каштановых, а часто и иссиня-черных голов… Да что там далеко ходить за примерами: наша синеглазая подруга Филипа совсем не похожа на средиземноморскую женщину. А тоже ведь имеет много поколений мадерьянских предков.
«Поскребите любого из нас, – говорит мой друг Октавиу, – и вы обнаружите не только кельта (это уж самой собой), но итальянца, или испанца, или еврея маррану (потомка сефардов-иудеев, которых насильственно крестили и заставляли переходить в католичество в Средние века). А то и чернокожего раба или араба или даже представителя экзотического племени гуанчей из расы большеголовых голубоглазых мехтоидов. Мадейра веками была плавильным котлом. Но то, что в итоге сплавилось, оказалось на удивление гомогенным, несколько десятков семей британских мадерьянцев – не в счет».
Евреев, например, на Мадейре нет. Совсем. Генов еврейских, попавших в эту странную смесь, судя по всему, сколько угодно. Но людей, ощущающих себя хоть в какой-то мере евреями в этническом, а тем более в религиозном смысле, – нет как нет. Поэтому одна моя знакомая русская пара любит эпатировать мадерьянцев заявлениями, что они – евреи (что наполовину, может быть, и правда). И это вызывает любопытство, смешанное с уважением. А вот феномен антисемитизма мадерьянцам непонятен.
В конце тридцатых годов и во время Второй мировой войны губернатор Мадейры мечтал заманить на остров еврейских беженцев из континентальной Европы. Губернатор исходил из христианских и гуманистических принципов и еще, как говорят циники, надеялся, что евреи принесут с собой на остров деньги и интеллект, усилят связи с европейскими и американскими элитами. Эти мечты вступили в конфликт с официальным курсом правительства в Лиссабоне. В результате дело дошло до открытого столкновения губернатора с полицией. Между тем диктатор Салазар, может быть, и был фашистом, но никоим образом не антисемитом. Он просто боялся, что беженцы принесут с собой коммунистическую заразу. Тем не менее некоторое число беженцев все же на остров попало. Но после войны подавляющее их большинство Мадейру покинуло, а остальные растворились, ассимилировались без следа.
Португалия была чуть ли не единственной страной Европы, где антисемитизма в новейшее время не было даже на бытовом уровне. Вот и глубоко верующий, рьяный католик Салазар считал его нехристианским явлением и официально предупредил правительство Третьего рейха, что Португалия не признает дискриминацию по расовому признаку. Мало того, до войны он написал трактат, доказывающий языческую сущность нюрнбергских расовых законов.
При этом Салазар как огня боялся «красных» и не совсем безосновательно полагал, что если широко открыть ворота страны для беженцев, то с ними вместе неизбежно придет немало людей с левыми атеистическими взглядами. А потому отношение к этим беженцам было неоднозначным, но все же в итоге десятки тысяч спаслись, проследовав через Португалию в Северную и Южную Америку.
Во французском Бордо португальский генконсул Аристидеш де Суза Мендеш вопреки официальной инструкции тысячами выдавал визы евреям и неевреям: всем бежавшим от немецкой оккупации. Разразился скандал, Мендеша пришлось уволить. Официально – без пенсии, но в действительности ему тихонечко продолжали платить зарплату. В Будапеште португальский посол Сампайу Гарриду буквально, фактически дрался с полицейскими, пытавшимися арестовать скрывавшихся в его резиденции евреев, и подобных случаев было не так уж мало.
Еще несколько слов об Антониу ди Оливейра Салазаре. Фигура эта остается для португальцев знаковой, и до сих пор идет много споров: был он фашистской сволочью или эффективным менеджером? Мне самому приходилось слышать рассуждения типа: ну да, диктатор, но времена были другие и вообще, никаких массовых репрессий, казней и тому подобного не было. Экономику вытянул. Порядок навел. В некоторых опросах большинство даже называет его величайшим португальцем всех времен. Интеллигенция же приходит от такого народного гласа в отчаяние.
Все мои инстинкты подталкивают меня согласиться с интеллигенцией. Но все же надо признать, что по сравнению со своими «коллегами» тех времен Салазар действительно выглядит эдаким вегетарианским вариантом диктатора. Да, сажал инакомыслящих, но совсем, категорически не в тех масштабах, что в Германии, Италии или СССР. И действительно никого не казнил, хотя его КГБ – секретная служба ПИДЕ – совершала иногда тайные убийства, уничтожая наиболее опасных противников режима, ведших против него вооруженную борьбу.
В общем, какая страна, такая и диктатура.
Один тот факт, что Португалия первой в Европе отменила смертную казнь, о многом, по-моему, говорит. Причем в большинстве европейских стран общественность и в наше время не возражала бы, если бы «высшая мера» вернулась в судебную практику. Не то в Португалии. Здесь за смертную казнь выступает только 1,5 % населения, а 51,6 % опрошенных считает, что государственному убийству ни при каких обстоятельствах нет оправданий.
Почти бескровными были обе главные революции: республиканская 1910 года и «революция гвоздик» 1974 года. Мало того, у Португалии случилась в середине 70-х годов прошлого века и своя гражданская война. Называлась она Processo Revolucionário em Curso, «продолжающийся революционный процесс».
Это была, конечно, война по-португальски, совсем не похожая на то, что происходило в аналогичных случаях в других странах. Хотя идеологическое противостояние было при этом не менее острым, противоборствующие стороны были глубоко убеждены в своей правоте и для торжества своего дела готовы были на любые жертвы и отчаянные поступки. Кроме одного – убивать они не хотели. Поэтому главный «левак», марксист, мечтавший строить социализм советского типа, премьер-министр Вашку Гонсалвеш, убедившись, что его радикализм не находит поддержки, не стал применять революционного насилия. Мне особенно нравится проникновенное письмо, направленное Гонсалвешу одним из командующих португальской армии, генералом Отелу ди Карвалью. Своего рода политический ультиматум, но не просто вежливый. Нежный.
