– Зови, – коротко велел Никифор и уселся за стол, на котором уже второй день росла гора служебных бумаг.
Посланник Венеции весьма значимая фигура на той шахматной доске, которая определит победителя в этой затянувшейся войне всех против всех. И то, что Джокомо Палестро уже в третий раз за месяц напрашивается на дружбу с высокопоставленным чиновником столицы это важно. Важно и то, что пронырливый венецианец безусловно знает о низком происхождении Никифора, но считает его важной фигурой в своей игре. Так почему же не принять. Тем более Джакомо Палестро такой обходительный и приятный в беседе. За те четыре месяца, что Венеция отозвала его от двора сербского короля Стефана Душана и направила с широкими полномочиями к дворцу василевса, посланник успел понравиться многим важным и влиятельным чинам империи.
Только вот… Головная боль…
Уже через полчаса от головной боли не осталось и памяти. Более того, Никифор готов был обнимать и даже носить на руках своего гостя. Кто бы мог подумать, что этот обходительный молодой человек сможет вызвать в уставшем и даже измотанном собственными мыслями и тяжелыми обстоятельствами высокопоставленном чиновнике просто детскую радость, граничащую с восторгом.
Посланник Венеции безусловно желал такого эффекта, но совсем при другом случае. Джакомо Палестро так долго и тщательно расхваливал удивительные по красоте и удобству вазы, кувшины и бокалы из волшебного венецианского стекла, что ими, кажется, должен был восхититься сам Господь. Уже несколько раз посланник вкладывал в руки высокопоставленного чиновника свои бесценные подарки, а тот осторожно ставил их обратно на стол, к тем предметам, что составляли дружеское подношение.
Но Джакомо Палестро, с врожденным, как у всякого венецианца, чувством купца вновь вкладывал в руки драгоценное стекло. При этом он говорил, смеялся, нахваливал и восторгался.
И наконец…
– Что это? – дрогнул голосом Никифор.
– Ах, прости, друг Никифор… Прости. Это здесь по ошибке. Видно мой слуга перепутал. Это подарок для…
– Нет, нет, нет! – запротестовал хозяин, прижимая к груди открытый бархатный футляр, на дне которого драгоценными камнями лежали… искусно скрепленные золотой проволокой стекла. – Очки! Это же очки!
– Да. Это очки для тех, у кого ослабли глаза на столь трудной и ответственной…
– Я хочу взглянуть…
И, не дожидаясь ответа, Никифор дрожащими пальцами стал устраивать на носу драгоценные стекла.
– Ах! – только и вымолвил главный помощник эпарха. – Как это славно! Я хочу взглянуть на город. Как я давно его не видел таким.
Он тут же, прикрыв за собой двери, вышел на широкую террасу и оперся обеими руками на мраморные перила.
Никифор действительно давно не видел город таким прекрасным. Его старые, пропавшие очки не способны были так угодить глазам и обострить их взор. А эти… Эти воистину волшебные стекла вернули Никифору его юные глаза, еще не истраченные на многогодовые переписывания при тусклой свече вороха важных бумаг тайной службы логофета
[25]
Персила. Жестокий и требовательный был логофет. Удивительно, что Никифор оставил у него только глаза. Скелеты многих умников, а также болтунов и бездельников тайной службы покоятся в мешках на дне Босфора.
А где он Босфор? Ах, вот они синие воды вдали и изумрудные у стен императорского дворца. А это небо! Лазурь! Ясная, чистая! Чайки… А это… Морской орел. Несдобровать чайкам! А там…
Никифор взглянул направо и едва не заплакал. Да, прекрасен Константинополь. Ни один город мира не сравниться с ним в великолепии и гармонии. На остром мысе, омываемом с одной стороны водами Босфора, а с другой – причудливо извитым заливом, названным за свою странную форму Золотым рогом, Константинополь сразу стал возводиться как столица. Все дома и дворцы изначально строились из камня, гранита и мрамора. Прямые широкие улицы на перекрестках часто украшались изысканными фонтанами, а сады и аллеи для прогулок обсаживались полезными и вечно зеленными деревьями и кустами.
И вся эта красота начиналась от центра – главной площади Августейон, вокруг которой находились самые знаменитые строения города: храм Святой Софии, Ипподром, Большой императорский дворец, общественные здания. Широкая мощенная камнем улица соединяла центральную площадь еще с одной великолепной площадью – Амастрианской, вокруг которой расположились дворцы могущественных царедворцев. От этой площади отходили две главные улицы: Меса, ведущая к Золотым воротам, и Большая эмвол, заканчивающаяся перед Харисийскими воротами. Обе широкие улицы имели не только бесчисленные лавочки и торговые ряды, но, как и на площадях, великолепные статуи, дворцы, церкви и учебные здания. А далее от них, как перья в хвосте павлина, отходят такие же прекрасные, разумно и добротно устроенные улицы и площади с фонтанами, садами и зелеными аллеями.
И пусть сейчас с высоты дворца эпарха Никифор видит лишь часть города, и в основном его крыши из красной черепицы, но он видит город, который знает как свои ладони, и перед которым испытывает трепет и восхищение. Даже трудно представить сейчас Никифору, что возможно…
Ах, да! Возможно, придется навсегда расстаться с этим великолепием, если…
О, дьявольщина!.. Совсем как мальчишка заигрался и оставил гостя. Дорогого гостя, подарившего (хотя придется изрядно поторговаться за волшебные стекла) такие радостные мгновения, способные убить головную боль. И Никифор знает, как отблагодарить венецианского посланника, который в силу пусть и ошибки, но смог угодить и стать добрым другом главного помощника эпарха. У него есть и превосходнейшее вино, и фрукты, и белые хлебцы на меду.
Только на мгновенье взглянуть – не слишком ли скучает дорогой гость в отсутствие хозяина. Для этого случая есть удобно расположенное на пол-этажа сверху окошко в дворцовом переходе. Такие окошка есть во многих служебных комнатах дворца эпарха, и устроены они с огромной пользой. Немощный старик эпарх уже нет, но Никифор ими частенько пользуется. Ведь кто имеет слабые глаза, у того острые уши. Ими так же можно следить за работой множества служащих ведомства эпарха. А теперь еще вернулись и глаза.
Глава вторая
Душа ликовала, а в коленях ощущалась благоденственная дрожь.
«Так и должно быть. Так и должно…», – без устали бормотал себе под вытянутый нос бледный от волнения и еще и взмокший под тяжелыми официальными одеждами Никифор.
Как и предписывала суровая «Книга церемоний», Никифор весь предыдущий день постился и горячо молился. Только так можно сполна прочувствовать все великолепие придворного церемониала – необычайно сложного и строго определенного.
Разве мог еще юный писец-грамматик Никифор, многие ночи напролет читавший и вживавшийся в величайшие книги империи «Книгу церемоний» и «Книгу управления» мечтать, что наступит день, и он сам станет одним из главных действующих лиц описуемого.
