Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он решился подплыть к силуэту ближе. Но то, что он увидел, было настолько необычным, что он замер на месте.
Прямо под ним, как будто вырастая из синеющей глубины, поднимался вверх огромный собор.
Он был велик, как горный хребет. Прекрасен, как застывшее пламя. Стайки мелких рыбешек скользили между каменными соцветиями кровли, огибали медные чаши навсегда умолкнувших колоколов, блестящими серебряными монетками проплывали мимо статуй, увенчивающих ребра контрфорсов
[90]
. Собор казался исполином из древних времен, когда-то прекрасным и полным величия, а теперь — безмолвным и неживым, застывшим в сердцевине прозрачно-голубого кристалла. Цветные витражи выдавила из свинцового переплета вода, рваные лохмотья водорослей раскачивались на лепестках каменной розы
[91]
.
Очарованный, напуганный, удивленный, он поплыл вниз, чтобы лучше все разглядеть.
Стены собора были разрезаны высокими стрельчатыми окнами, три десятка колонн поддерживали его свод. Над каждым из окон располагалось каменное кольцо, внутри которого был помещен выпуклый двенадцатиконечный крест. Дрожащие пузырьки воздуха пронизывали гигантское туловище собора жемчужными нитями, водяные тени играли повсюду.
Тишина — вот все, что осталось здесь. Все прочие звуки растворила вода. Она заполняла немые трубы органа, мягко сжимала языки колоколов. Ни исповедь, ни молитва, ни шаркающие шаги сторожа больше никогда не будут слышны под этими сводами. Деревянные скамьи, на которых когда-то сидели тысячи прихожан, давно уже сгнили, свечи растаяли, серебро алтаря почернело, покрылось слизью. Из прежнего убранства уцелели лишь каменные кресты на стенах, и стебли колонн, и статуи, взиравшие со своих крошащихся постаментов. В серо-голубой мгле, наполнявшей собор, было тяжело разобрать, кого именно изображали эти статуи — рыцарей, священников или пророков. Время и толща воды стерли их лица, стерли губы, носы и глаза. Но облик каждого из них был суровым и властным, вытянутые вперед руки несли обличающий, безмолвный приказ — видимо, скульптор желал, чтобы каждый, кто проходил мимо этих статуй, как можно острее почувствовал свое ничтожество перед лицом высшей силы.
Проплыв по центральному нефу от западных врат до расположенного в восточной части высокого алтаря, он вдруг остановился. Прямо перед ним, придавленный одной из упавших статуй, лежал человек. Живой человек. Он пытался выбраться, пытался сдвинуть каменного истукана, который весил в несколько раз больше, чем он сам. Белые пузыри бешено рвались из его рта, глаза вылезли из орбит, пряди волос поднимались вверх, извиваясь, как стебли водорослей. Немой крик убивал его, лишая остатков воздуха.
Генрих Риттер рванулся вперед, чтобы подплыть к этому человеку, — и в следующее мгновенье проснулся…
Чувство опасности кольнуло сразу, стоило отойти от ворот тюрьмы на полсотни шагов. Чужие взгляды, впившиеся в спину. Он не видел своих преследователей, но знал, что расстояние, которое отделяет их от него, легко преодолеют и ружейная пуля, и нож, брошенный умелой рукой.
Его не слишком заботило, кто послал этих людей: канцлер, или хитрый соборный каноник, или же Фридрих Фёрнер, которого собственная подозрительность с каждым днем все сильнее сводила с ума. Гораздо важнее, сколько их. Двое, трое, шестеро, семеро?
Он резко свернул в переулок, спиной прижался к теплой деревянной стене, сжимая пальцами рукоять ножа. Пусть пройдут мимо. Пусть ищут его впереди. Темнота защищает ничуть не хуже, чем отвесная стена замка, не хуже, чем утыканный кольями глубокий крепостной ров. Надо только быть осторожным. Они пройдут вперед, разыскивая его. Он выждет немного, а затем проскользнет у них за спиной. Только сейчас он понял, что сделал ошибку. Не нужно было скрываться в темных проулках. Зачем? Достаточно было выйти на площадь и бежать навстречу первому попавшемуся патрулю. Стража для него не опасна: в его кармане лежит разрешение, подписанное викарием. А вот его преследователи наверняка захотят избежать ненужной встречи с солдатами.
Закрыв глаза, он прислушался. Тихо. Должно быть, преследователи потеряли его и решили вернуться назад.
Поправив плащ, он вышел из своего укрытия. В ту же секунду — резкий удар по ногам, пинок, опрокинувший его наземь, потная чужая ладонь, зажавшая рот.
— Вот и попалась рыбка, — насмешливо пробормотал кто-то.
Как странно, что они назвали его рыбой… Может быть, кто-то из них сумел прочесть его мысли? Хотя нет. Просто глупое совпадение.
Он изо всех сил впился зубами в ладонь неизвестного. Густая, соленая кровь брызнула в рот, злобный крик боли раздался прямо над ухом. Недостаточно. Их нужно отшвырнуть подальше. Ударить ногой. Полоснуть ножом. Секундное замешательство врага — вот лазейка, через которую он сможет выскользнуть. Перекатившись по земле в сторону, он вскочил на ноги. В нескольких шагах от него зашелестела одежда, воздух пришел в движение. Тихо звякнула сталь. Пригибаясь к земле, чувствуя, как волосы шевелятся на затылке, он бросился вперед, в черноту. Мягкие сапоги позволяли ему двигаться почти бесшумно. Почти. В ночной тишине, в переулке, с двух сторон стиснутом стенами черных домов, любой звук казался оглушительно громким. Подошвы стучали по камням так же, как стучат по наковальне кузнечные молоты. Воздух вырывался из легких, как порыв штормового ветра. Что должен чувствовать убегающий человек? И что чувствовал в ту ночь Герман Хейер? Крепкое, пьянящее варево из страха, надежды и злобы. Кому-то это варево придает силы, кого-то сбивает с ног. Нельзя давать чувствам власть над собой. Нельзя верить ни в справедливость, ни в могущество тех, кому ты противостоишь. Боги, судьба, потусторонние силы — неважно, как называть это — вращают наш мир, подбрасывают его, как опьяненный вином и верой в удачу игрок подбрасывает кости в деревянном стакане. Подбрасывает, шевелит губами, строит расчеты, а потом — одним резким движением швыряет кости на стол. И вот кто-то выжил, а кто-то отправился в небытие. По чьей воле? По какому предначертанию?
Этим людям не нужна его смерть. В противном случае они заткнули бы его рот не ладонью, а пистолетным дулом или холодным когтем стилета. Они хотят узнать, кто он. Вот и все, что им нужно. И только после этого хозяин — тот, кто послал их, — решит его судьбу.
Сильный рывок едва не опрокинул его назад. Один из преследователей схватил его за полу плаща. Ткань затрещала, сзади послышалось довольное, злое ворчание. Пальцы к плечу, щелкнула медная застежка, плащ соскользнул назад. Жаль, что приходится с ним расставаться. Но это и к лучшему. На бегу ничто не должно сковывать движений.
