– Город может принять на постой имперский гарнизон, – раздался низкий, спокойный голос Грёневальда. – Мне рассказывали, что в Цербсте старосты деревень платят офицерам за покровительство. Принимают к себе на постой дюжину или две солдат – столько, сколько смогут прокормить, – и платят их старшему по десять талеров в месяц.
– И что взамен? – поинтересовался бургомистр.
– Солдаты защищают их от остальных. От собственных интендантов, от мародеров, бродяг – от любого, кто вздумает на них напасть. Цена велика, но…
Ганс Лангеман подпрыгнул со своего места:
– Платить им за то, чтобы они жрали наш хлеб? Вспомните, что эти скоты сделали с нами! И мы еще будем кормить их, разрешим спать в наших домах?! Да как же…
– Ты бы заткнулся, Ганс, – презрительно бросил Шёффль. – В твоем-то сарае они точно не станут спать.
Бургомистр поднял вверх руку, призывая всех к спокойствию. Лангеман плюхнулся обратно на скамью.
– И чем мы будем кормить их, как думаешь? – насмешливо проскрипел со своего места казначей, обращаясь к Грёневальду. – Еды у нас в обрез, покупать ее не на что. И негде. Неужто отдадим солдатам последнее?
Общинный судья нахмурился:
– Разве нам есть из чего выбирать? Не одни, так другие – нам не избежать этого. Проще договориться и кормить дюжину солдат, чем каждую проходящую мимо шайку.
Бургомистр устало прикрыл глаза. Грёневальд умен, очень умен… И правда, зачем трястись от страха, ждать, когда первый появившийся отряд обчистит город до нитки? Зачем, если можно купить себе защиту? В конце концов, разве прежде они не платили подати Магдебургу?
Спор тем временем разгорался. Хойзингер взял в руки лежащую перед ним пачку исписанных бумажных листков.
– Вот! – Он тряхнул ими с такой силой, что один лист вырвался из его пальцев и, вильнув в воздухе, опустился на пол. – Вот, посмотри! В городской казне нет ни гроша, одни только долговые расписки! Нам нечем соблазнять твоего офицера, Курт, нечем платить за его мнимое покровительство. Если бы у нас остались хотя бы те полсотни талеров, что увез с собой Якоб…
Грёневальд упрямо выставил вперед свой высокий, похожий на кусок отполированного дерева лоб.
– Про городскую казну я знаю не хуже тебя, Стефан, – угрюмо произнес он. – Но подумай теперь вот о чем. Думаешь, солдаты богачи? Думаешь, они от хорошей жизни рыщут по деревням и тянут все, что плохо лежит? В свое время мне довелось выслушать немало рассказов про солдатскую жизнь. Про то, как не платят положенного жалованья, про то, как приходится один сухарь растягивать на три дня…
– К чему ты ведешь?
– К тому, что солдаты – нищие, а значит, их можно купить задешево. Поразмысли, Стефан: когда такой вот голодный, тощий, озверевший от походного житья человек получает возможность спать на мягкой постели, есть приготовленную в печи еду, а не гнилые крошки с земли – долго ли он будет артачиться? При этом ему не надо ничего делать, не надо рисковать своей жизнью, не надо ничем утруждать себя!
Слушая Грёневальда, бургомистр еле заметно улыбнулся. Вот кто должен занять освободившееся место в Совете. Не интриган Траубе, не равнодушный ко всему Шёффль, а именно Грёневальд. Но вот что касается солдат…
Предложение общинного судьи не многим пришлось по душе.
– Они же католики! – выкрикнула со своего места Эрика Витштум.
– Распятие на всех одно, – пожал плечами Грёневальд. – К тому же им наверняка будет приятнее спать на лютеранской перине, чем на голой земле.
Эрика возмущенно фыркнула:
– Может, им и все равно, но вслед за ними наверняка явятся католические попы и заставят нас переменить веру! Мой муж всегда говорил…
– Думаю, что господин Грёневальд прав, – осторожно вмешался в разговор Густав Шлейс. – Солдаты – безбожники, на вопросы веры им наплевать. К тому же я слышал, что в войсках императора служит много лютеран. Почем знать, может, и нам достанутся наши единоверцы?
Бургомистр становился все задумчивее, улыбка сошла с его лица. Идея Грёневальда кажется заманчивой, но чем это все обернется на деле? Можно подобрать на улице бродячую собаку, обогреть ее, дать ей еды, уложить на соломенный тюфяк. Но это вовсе не означает, что собака будет после этого охранять дом, а не загрызет спящих хозяев. Курт прав: солдаты удовлетворятся немногим. Но это лишь поначалу. После, привыкнув к сытой, спокойной жизни, но по-прежнему чувствуя свою силу, чувствуя страх среди горожан, они, без сомнений, потребуют себе большего. И что тогда? Город уже не сможет избавиться от них. И потом – женщины. Одному из солдат наверняка приглянется чья-то жена или дочь. Несложно догадаться, что произойдет дальше.
– Драться! – гаркнул, выпрямляясь в полный рост, Фридрих Эшер. – Сломаем шею каждому, кто посмеет появиться здесь! Отомстим этим тварям за Якоба.
Зал разделился на партию войны и партию мира. Осторожные цеховые мастера во главе с Карлом Траубе приняли сторону Грёневальда. Хойзингер, Хагендорф и Эшер стояли за то, чтобы держать против солдат оборону.
– Подумайте, подумайте! – кричал Хойзингер, тыча вверх тонким сухим пальцем. – Кленхейм до сих пор цел только потому, что нас окружает лес и не каждый может найти ведущую в город дорогу. Если мы сами позовем сюда солдат, раструбим о себе всему свету, что с нами содеется? Нас постигнет судьба Магдебурга и тех деревень, которые сжег Паппенгейм! Думаете накинуть на зверя уздечку? Не выйдет, ничего не выйдет. Солдаты подчиняются не нам, а полковничьим жезлам. Мы для них – корм, подножная трава.
– Рано или поздно они уйдут отсюда, – заметил Шлейс, – а в Магдебурге появится новый наместник. Довольно будет продержаться несколько месяцев.
– И что? – всплеснул руками казначей. – Все будет, как раньше? Черта с два! Даже если они проживут здесь эти несколько месяцев – мирно проживут, – то потом, собираясь в дорогу, захотят хорошенько запастись впрок. Они выдоят нас досуха, можете не сомневаться. Поймите же, наконец: если мы сами, добровольно, залезем к ним в пасть, нас прожуют вместе с костями.
Карл Хоффман нахмурился. Настало время прекратить этот спор.
– Господин бургомистр! – раздался вдруг чей-то резкий голос.
Хоффман поправил на носу круглые очки, посмотрел на говорившего:
– Ты хочешь еще что-то добавить, Маркус?
Молодой Эрлих поднялся со своего места, одернул куртку.
– Я прошу извинения у господ советников и всех, кто присутствует на сегодняшнем собрании, – слегка запинаясь от волнения, начал он. – Я впервые здесь и, возможно…
– Ближе к делу, – перебил его бургомистр. – Что ты хотел нам сказать?
Юноша провел рукой по жестким черным волосам.
– Все мы в большой опасности, это верно. Но разве мы можем сидеть сложа руки и ждать, когда здесь снова появятся солдаты? Каждое их появление несет смерть. Вспомните Ганса Келлера. Вспомните моего отца.
