– Дальше, – сказал Кессадо. Он медленно опустился на стул и жестом указал Эрлиху сесть напротив. – Ты не солгал мне, я хорошо различаю ложь. Выходит, Маркус, что ты в этом городе важная птица.
– Вы знаете мое имя?
Испанец не обратил внимания на его слова.
– Важная птица, – повторил он. – Именно ты приказываешь грабить и убивать людей на дороге. Ведь так?
Маркус на несколько секунд задержал дыхание. Слова Кессадо обожгли его, как если бы тот швырнул ему в лицо горсть раскаленных углей.
Он знает. Вот почему он здесь. Но откуда? Все тела сожжены и засыпаны землей, не осталось никаких следов. Испанец ничего не мог найти. Они даже пепел разминали каблуками.
Кто-то выдал их? Та девчонка, Клерхен… Или солдаты, которых они, пожалев, отпускали прочь…
Как бы то ни было, испанец знает. Что толку увиливать?
Стараясь, чтобы голос звучал спокойно, он произнес:
– Да. Все, что делается там, делается по моему приказу.
Среди людей, находившихся в комнате, послышался тихий ропот.
– Хорошо, что ты не отпираешься, – холодно заметил Кессадо, делая знак, чтобы все остальные умолкли. Затем он закинул ногу на ногу и устроился на стуле поудобнее. – Пожалуй, настало время объяснить, почему я здесь. Несколько дней назад пропали трое солдат из моего отряда. Они должны были разведать местность и, если повезет, привезти что-нибудь из еды – здешний край сильно разорен, и найти продовольствие нелегко. В условленный срок они не вернулись. Мы прождали еще немного, а после отправились на поиски. Не буду утомлять тебя подробностями, скажу только, что вчера вечером мы нашли их. Тела были свалены в яму недалеко от дороги и забросаны сверху ветками. Головы у них были размозжены – мы не сразу смогли понять, что это именно те, кого мы ищем…
Вглядываясь в темноту, Маркус пытался различить выражение лица Кессадо. Все встало на свои места. Петер и остальные поленились сжечь трупы, просто оттащили подальше в лес. Чертов испанец нашел их, а затем обнаружил ведущую в город тропу.
– Мы похоронили их, как подобает, – продолжал Кессадо. – А после разыскали ваш город. Оставалось лишь дождаться наступления ночи.
– Что вы сделали с теми, кто был у ворот?
– То, что всегда делается в подобных случаях, – равнодушно ответил испанец. – Даже раненый часовой может быть опасен.
Маркус стиснул кулаки, кровь прилила к лицу. Ему захотелось броситься на испанца, сбить его с ног. Невозможно терпеть этого мясника, который… И все же нет, нет. Нужно оставаться спокойным. Нужно держать себя в руках. Нужно ждать.
Тихо, чтобы не показать ярость, Эрлих произнес:
– И зачем вы пришли сюда? Сжечь город дотла? Или, может, хотите получить выкуп? Какого черта вам здесь надо?!
Кессадо лишь усмехнулся в ответ.
– Если бы я хотел сжечь твой город, поверь, я бы это уже сделал. Нет. Мне нужно нечто другое.
Он поднялся и сделал несколько шагов по комнате.
– Людям вроде тебя неизвестно, что такое честь, – будто разговаривая сам с собой, произнес он. – Да и откуда вам знать об этом? Всю жизнь роетесь в земле, отсчитываете медяки, ищете, где и кого обмануть. В жилах у вас не кровь, а моча. Но я – дворянин, и для меня честь стоит превыше всего остального. Я отвечаю за жизни солдат и защищаю их так же, как свою собственную. Я пятнадцать лет на войне, воевал во Фландрии, в Бадене, в Пфальце и во многих других землях, о которых ты не имеешь понятия. Никто не смеет сказать, что я хоть раз поступил со своими людьми несправедливо или бросил их на произвол судьбы. Что бы ни случилось, мы стоим друг за друга, я и они. Всегда. И если кто-то поднимает руку на одного из них, это то же самое, как если бы он поднял ее на меня.
Он остановился напротив оконного проема, вполоборота к Маркусу. Черный силуэт среди мертвого света луны.
– Убив моих людей, вы нанесли мне оскорбление, и я хочу отомстить. Но не просто отомстить, а совершить все согласно законам чести, так, как принято у людей благородных. Вы, разумеется, к ним не принадлежите, но в данном случае это неважно. Я хочу, чтобы все было именно так.
– Так чего вы хотите? – спросил Маркус. Многословие испанца злило его.
– Поединок, – коротко ответил тот. – Я желаю видеть тех, кто повинен в гибели моих людей. Я буду биться с каждым из них насмерть, по очереди, до тех пор, пока не убью всех. Впрочем, кто знает. – Тут Кессадо усмехнулся: – Может статься, одному из них посчастливится убить меня… В таком случае мои товарищи покинут город и никому не причинят зла. Даю слово.
– Я приказал убить ваших людей, – сказал Маркус. – Вам придется драться со мной.
– Лжешь. Мне известно, что в тот день тебя с ними не было.
Эрлих пожал плечами:
– Это действительно так. Я приказал убить их, а потом мы спрятали тела в яме.
– Хочешь выгородить друзей? – послышалось из темноты. – Не старайся, твоя смерть мне все равно не нужна. Мне нужны только те, кто это сделал.
– Воля ваша. Я не назову имен.
Кессадо чуть повел рукой, и к горлу Маркуса снова прижалось лезвие ножа.
– Ты ведешь себя неподобающе. – Голос испанца был спокойным и безразличным, словно опущенный к земле хлыст. – Не хочешь говорить – я сумею развязать тебе язык. Поверь, я неплохо в этом смыслю.
– Вы хотите, чтобы я выдал своих товарищей? – сдавленно произнес Маркус. Лезвие мешало ему говорить. – Вы бы поступили так на моем месте?
Испанец посуровел:
– Как поступил бы я – не имеет значения. Я хочу знать, кто это сделал.
И, словно не желая больше тратить времени на болтовню, он повернулся к нему спиной. В то же мгновение руки Эрлиху заломили назад, и кто-то стал скручивать веревку вокруг его запястий.
– Глупо упрямиться, Маркус, – по-прежнему стоя к нему спиной, изрек Кессадо. – Ты играешь не своей жизнью, а жизнью других. Тебе не приходило в голову, что я могу передумать? Если затея с поединком покажется мне слишком обременительной, я могу выбрать и более простой способ. Город спит, часовые мертвы, никто не знает, что мы здесь. Не составит никакого труда перебить спящих, мои люди управятся с этим за четверть часа.
Маркус почувствовал, как веревка, которой были стянуты его запястья, натягивается и поднимается вверх. Выше, еще выше, и вот уже руки начинают медленно проворачиваться в суставах, и ступни оторвались от пола, и тело изогнулось, и только кончики пальцев на ногах служат ему опорой.
– Знаешь, – продолжал Кессадо, – когда мы нашли тела – раздетые, с раздавленными головами, в крови и земле, – я сразу понял, что произошло. В нынешние времена такие вещи часто случаются. Какие-нибудь пастухи или жестянщики устраивают на дорогах засады и нападают на тех, кто покажется им достаточно слабым. Ничтожные существа, могильные черви… Пару раз они попадали нам в руки, и мы с ними не церемонились. Мы разыскивали их дома и поджигали вместе со всеми, кто находился внутри, и крики заглушали треск горящего дерева. Тем, кому удавалось выбраться из огня, мы распарывали животы и оставляли умирать на земле, под открытым небом, без молитвы и покаяния. Но потом… потом я понял, что это неправильно. Разумеется, наша месть была справедливой. Но вместе с тем она была поспешной, поспешной и непродуманной. Дело ведь не в том, что они убили нескольких солдат. Нет! Сильнее всего меня задевало то, что эти немытые пахари решили, будто они нам ровня. Они решили, что могут безнаказанно убивать нас из-за кустов, охотиться на нас, будто на лисиц. Понимаешь?! Они решили, что им это позволено! И тогда я понял, что нужно делать. Не нужно сжигать их заживо или вытягивать из них внутренности. Достаточно показать, что они ничего не стоят, что в открытом бою им никогда не удастся взять над нами верх, будь их хоть вчетверо больше. Поэтому – поединок. Мне, дворянину, потомку рыцарей, очистивших Испанию от мусульман, не зазорно скрестить шпагу с таким, как ты, Маркус. Этим я не роняю своей чести. Напротив, я защищаю ее. Когда в открытом бою, один на один, я проткну дюжину таких, как ты, я лишний раз докажу, что одна капля моей крови стоит гораздо больше, чем целое ведро твоей.
