И наконец, содержание всех послевоенных воспоминаний и биографий во многом отражало политическую обстановку и отношения во властных кругах Советского Союза на момент их написания. Например, Сталин до своей смерти в 1953 году запрещал старшим офицерам писать воспоминания
[137]
— по крайней мере, отчасти преследуя цель увековечить то, что Хрущев позже назвал «культом личности» Сталина и защитить тщательно срежиссированную репутацию диктатора как единственного архитектора побед Красной Армии. После смерти Сталина тоненький ручеек воспоминаний и биографий, изданных с 1953 по 1958 год, превратился в настоящий поток между 1958 и 1964 годами. Эти книги, хотя и отличались намного большей точностью и откровенностью, чем их предшественницы, должны были способствовать стараниям нового советского лидера Н. С. Хрущева десталинизировать Советский Союз, всячески подчеркивая провалы Сталина (такие, как устроенная немцами операция «Барбаросса») и очерняя репутации любимых сталинских командующих (таких, как Жуков) — исключая в то же время сведения, наносящие ущерб репутациям Хрущева и его теперешних приближенных.
Советские воспоминания, биографии и другие исторические сочинения продолжали отражать политические реалии текущего времени и после того, как в 1964 году враги Хрущева отстранили его от власти. К примеру, вскоре после этого репутация Жукова воспарила до заоблачных высот — по крайней мере, частично из-за того, что он противостоял Хрущеву и поддержал новое кремлевское руководство. В 1970-е годы историки превозносили нового советского лидера Л. И. Брежнева за его достижения времен войны, а в конце 1980-х годов Горбачев в духе своей новой программы гласности обнародовал новые и зачастую нелестные сведения о Красной Армии и ее старших командующих времен войны. Однако, хотя программы «десталинизации» и гласности открыли взорам новые и более точные сведения о Красной Армии, сопровождающие эту новую откровенность политические мотивации продолжали отбрасывать тень сомнения на точность данных книг.
[138]
Даже сегодня, спустя свыше десяти лет после того, как оковы, наложенные на исторические исследования и снижающие их достоверность, казалось бы, сгинули вслед за крахом Советского Союза в 1991 году, прежние ограничивающие точность внутренние запреты по-прежнему действуют. Теперь они подкреплены тенденцией защитить традиционное величие победы Красной Армии в войне, а также репутаций тех «великих капитанов», которых прежние исторические труды возвели в роль истинных архитекторов победы. В стране, у которой весьма немного героев, сохранение этих фигур в качестве «икон» потребовало дальнейшей манипуляции историческими фактами
{371}.
Еще одна причина того, почему столь трудно объективно определить профессиональный уровень и военный талант старших командующих Красной Армии времен войны, заключается в том, что они стали жертвами стереотипов, навязанных миру поколением офицеров вермахта, которые написали в послевоенные годы собственные воспоминания. Движимые либо стремлением к самооправданию, либо одержимые желанием обвинить во всех поражениях вермахта Гитлера, большинство этих офицеров, за некоторыми примечательными исключениями, обливали презрением воинскую доблесть своих противников из Красной Армии. Вот еще более-менее смягченная версия данного стереотипа:
«До некоторой степени высокие боевые качества русских снижаются их несообразительностью и природной леностью. Однако входе войны русские постоянно совершенствовались, а их высшие командиры и штабы получали много полезного, изучая опыт боевых действий своих войск и немецкой армии, Они научились быстро реагировать на всякие изменения обстановки, действовать энергично и решительно. Безусловно, в лице Жукова, Конева, Ватутина и Василевского Россия имела высокоодаренных командующих армиями и фронтами. Командиры младшего и нередко среднего звена все еще страдали нерасторопностью и неспособностью принимать самостоятельные решения — из-за суровых дисциплинарных взысканий они боялись брать на себя ответственность. Шаблон в подготовке командиров мелких подразделений приводил к тому, что они приучались не выходить за рамки уставов и наставлений и лишались инициативы и индивидуальности, что является очень важным для хорошего командира. Стадный инстинкт у солдат настолько велик, что отдельный боец всегда стремится слиться с „толпой“. Русские солдаты и младшие командиры инстинктивно сознавали, что, если они будут предоставлены самим себе, они погибнут. В этом инстинкте можно видеть корни как паники, так и величайшего героизма и самопожертвования
{372}».
И наконец, в определенные периоды войны, такие, как операции «Барбаросса» и «Блау», сопутствующий военным действиям общий уровень хаоса бывал столь велик, что трудно, а то и просто невозможно определить реальные возможности командующих Красной Армии и проявленные ими способности — когда политические просчеты Сталина ставили их в такое положение, с которым уже никак не справиться. Например, вполне ли разумно предполагать, что прежние командиры Красной Армии — например, прославленные, но подвергнутые перед войной чистке руководители вроде Тухачевского, Уборевича, Гамарника, Якира и Корка — могли в июне 1941 года более эффективно противостоять вермахту, чем польские, французские и английские командиры в 1939 и 1940 годах? Учитывая эти реалии и при отсутствии полных биографических сведений, самый лучший (если не единственный) способ оценить способности старших командующих Красной Армии — сделать это на основе их конкретных достижений на постах командующих
[139]
и того впечатления, которое они производили на подчиненных солдат и офицеров.
