Настал день, когда наше положение начало становиться серьезнее из-за того, что вся наша командо перешла жить в крематории IV–V69, где нечего было делать, так что было предусмотрено, что скоро, в ближайшие дни придут и заберут группу людей из нас. И вот именно так и случилось. Забрали 2 сотни и убили их и сожгли70
Вскоре после этого снова поднялся порыв покончить с игрой, потому что просто от большого волнения и досады и к тому же акция еще не была закончена.
Так как мы понимали, что скоро он71 снова попытается еще уменьшить команду, ведь будапештских евреев он уже сюда не привезет. К тому же уже открыто говорят, что он приступил к ликвидации лагеря тем, что он ежедневно увозит транспорты евреев по железной дороге недалеко отсюда, где у нас у всех есть проверенные доказательства того, что они уничтожаются, даже одежда их возвращается […] И к тому же он привозит сюда, к нам в крематорий, ежедневно здоровых свежих молодых людей, уже совсем без селекции, как раньше делалось, а просто блок за блоком. Настолько систематически и планомерно, что видишь точно, что дело идет к концу всей ликвидации.
И к тому же он еще попытается уменьшить нас в командо, что ему уже наверняка не удастся, потому что он попадет на таких, которые обо всем знают и предназначены для этой работы. Просто уже давно готовы к событию, так что это ему точно не удастся, и мы это точно знали. После нашего сильного давления на лагерь, когда мы днем и ночью стучали им по голове и доказывали, что ожиданием они дождутся всего лишь своего череда72, своей очереди попасть в Бункер73, и больше ничего, они снова, в конце концов, согласились и определили срок общей акции, – сообща, вместе.
Мы снова все подготовили, но уже осторожнее, чем прежде74, потому что после первого раза мы страдали послеродовыми болями от доноса нашего польского капо по имени Митек75, который донес на нашего еврейского капо76, и его по этому самому обвинению действительно забрали и застрелили. В этот раз мы уже хотели быть осторожнее.
Уже определив срок, мы узнали от наших союзников-евреев, которые представляли общую массу лагеря, которые состояли в постоянном контакте с русскими и поляками лагеря, что определение русскими срока было самостоятельное, недостаточно просчитанное, не подготовленное соответственным образом, а просто по их старой уже нам знакомой системе: не задумываться слишком, просто-напросто сделать – и готово, просчитано не просчитано, есть шансы, нет шансов, сделать – и готово. Удастся ли что-то или нет, это уже для них слишком надо задумываться, это […] просчитают, что нужно подготовить […], что все, кого представляем мы […] Из-за этого должны быть специалистами в этом деле, должны иметь право знать […] можно ли будет что-то сделать, что-то выполнить.
Должны же […] раньше знать об этом то есть […] уже […] они уже сами узнают. Они услышат ура, крик, стрельбу и они поймут, что происходит. Но что это называется авантюра, на которую мы не хотели решаться, потому что было мало шансов на успех от простой драки. У нас были лучше шансы, если действовать самостоятельно, мы бы больше выиграли. И, по правде говоря, наши люди сами нас много раз упрекали в оттягивании […] совершить самим […] уже достаточно, и сами мы, те, которые стояли во главе акции, сами мы должны были стать теми, которые остановили, оттянули на день позже и чтобы выиграть больше шансов, больше организованности.
После того срока мы возложили всю ответственность на тех немногих, кто понимает лучше, как организовать все дело. На нескольких евреев и нескольких поляков. Итак, теперь они начали организовываться и готовить все внешние команды77 к событию, чтобы это было как следует, обеспечили каждую команду подходящим доверенным человеком, который обо всем должен быть информирован и знать заранее определенный срок, на месте подготовить необходимые условия с инструментами для этого дела. Разумеется, это оказалось очень правильным, как верный шанс, чтобы соответственно удалось. Но это должно было-таки длиться какое-то время.
Но со временем случилось то, чего мы так сильно боялись. Снова объявили отбытие транспорта из команды крематориев IV–V из 300 (трехсот) человек. Это внесло совершенное смятение в командо. Были такие из этих 300 человек, которые заранее говорили, что окажут сопротивление. А раз поднимать сопротивление, то понятно, что нельзя предвидеть, чем закончится. И к тому же другие, те, которые должны были остаться, сказали, что они готовы кончить вместе с теми, и, может, только несколькими часами раньше, не ждать пока придут их забрать, а закончить на один вечер раньше. У них на то наверняка было полное право, фактически так и нужно было делать.
[…] опирались на уверения всего лагеря, что вопрос стопроцентно актуален в ближайшее время. Это вопрос считаных дней, с большой вероятностью участия всего лагеря в числе десятков тысяч людей. И требуя от нас безусловную терпимость к тому, что забрали 300 человек за цену успеха акции.
Мы, чувствуя, что у нас уже есть силы […] целостности общей акции и, не считаясь с нашей жизнью, уже будучи заинтересованными в наибольшем успехе […], позволили […] остаться […] в стороне, мы […] и мы им ничего не говорим. Наоборот, пусть они окажут надлежащее сопротивление, пусть сделают что могут. Но мы остаемся в стороне. Этим мы не упустим свой шанс, который должен прийти с божьей помощью несколькими считаными днями позже.
<«Зондеркоммандо» в Биркенау: восстание 7 октября>
Событие, которое случилось пару дней назад у нас в крематории IV, привело, к сожалению, к большому […] несчастью и многое разрушило из всего нашего плана. Но ни у кого нет никакого права как-то принижать моральную высоту и отвагу, мужество и героизм, который […] показали наши друзья и в этом неудавшемся случае, который еще до сих пор не имел равного себе в истории Ойшвица-Биркенау и вообще в истории преследований, гонений, бед и горя, которое немец наделал во всем захваченном им мире.
Было у нас 19 русских, которые работали вместе с нами. Они были обо всем и всех информированы и в доверии. Они со своей жестокостью показались немного […] главному по команде78 слишком наглыми. Они вообще ни у кого не спрашивали, делали, что они хотели, что этим нашим властителям абсолютно не нравилось. Много раз они говорили о русских, что они отпустят их из командо, но все знают, что означает освободить от зондера, это просто на небо. И на это они самостоятельно чуть-чуть не могли решиться. Не было у них какого-то достаточного предлога.
[…] несколькими днями раньше один из них напился и устроил сильный скандал. Наш шеф, унтершарфюрер, сам профессиональный убийца, видя это, начал его сильно бить. Тот от него убежал, а шеф выстрелил ему вслед и ранил. Потом, желая его, раненого, увезти, он вылез из машины и набросился на этого самого шефа, вырвал у него из руки кнут и дал ему по голове. Последний быстро схватил пистолет и застрелил его насмерть на месте. Он использовал происшествие и сообщил коменданту, что он просто боится русских и требует, чтобы их оттуда забрали, что тот, разумеется, для него сделал. И так как уже говорилось, что из крематориев IV–V забирают транспорт из 300 человек, шеф им сообщил, что они уйдут вместе с транспортом, а что это значит, они хорошо поняли, потому что сами они, эти вот 19 русских сожгли первый транспорт из 200 человек, который от нас поехал в Люблин к ним в руки.
