На фоне ротационной динамики заключенных в Биркенау и Моновице жизнь заключенных в основном лагере в Аушвице, если только она проходила не в бункере СД и не в медикоэкспериментальных «лабораториях», могла считаться размеренной и стабильной.
А у прошедших сквозь рампу евреев, даже если их и зарегистрировали, счет подаренной им лагерной жизни, по некоторым оценкам, шел не на годы, а на первые месяцы: с такой средней продолжительностью им просто не доставало времени не то что на вынашивание планов сопротивления, но и на то, чтобы элементарно оглядеться.
Как возможное исключение и источник надежды смотрелся так называемый семейный лагерь, обитателями которого были в основном чешские и немецкие еврейские семьи из Терезиенштадта. То была имитация классического гетто, но уже как бы отдепортированного куда надо. Всего в двух шагах от него плескался кровавый океан то быстрой, то медленной еврейской смерти – и, даже просто оглядевшись, невозможно было предполагать, что могут быть исключения. Но, как показала жизнь (а точнее, смерть), терезинцев сковывали по рукам и ногам именно ощущение собственной исключительности, привязанность к своим близким, жизни которых при всяком сопротивлении ставились бы на кон, и безумная, ничем не объяснимая уверенность в том, что их «островок еврейского счастья» незыблем.
Намеки Градовского на то, что между «зондеркоммандо» и терезинцами было что-то вроде соглашения о намерениях (если вторые восстанут, то первые к ним присоединятся), подтверждаются Врбой и Ветцлером38. По крайней мере, были переговоры, связующим звеном в которых был сам Врба, регистратор в смежной с семейным лагерем (BIIb) карантинной зоне (BIIa). Со стороны терезинцев переговорщиком был директор еврейской школы Фредди Хирш, со стороны «зондеркоммандо» – оберкапо Каминский39. Когда поползли слухи о предстоящей ликвидации семейного лагеря, он не поверил. «Зачем же, – спрашивал он Врбу, – на протяжении полугода немцы кормили детишек булками и молоком?» Когда же семейный лагерь перевели в карантин и сомнений в немецких намерениях уже не оставалось, Хирш истратил все отпущенное ему малое время на сомнения и колебания. И, так и не сумев ни защитить детишек, ни организовать какое-то сопротивление, он покончил с собой40. А о том, что произошло с семейным лагерем и как «зондеркоммандо» так и не дождалась от терезинцев восстания, написал Залман Градовский.
Возможность оглядеться была, разумеется, и у самих членов «зондеркоммандо», а вот уверенности в завтрашнем и даже сегодняшнем дне у них не было совершенно. Не было у них и «обремененности семьями», а после столь гладкого – без сучка и задоринки – уничтожения семейного лагеря, чему они были как минимум свидетелями, среди них сложилось и все более крепло ощущение, что им уже не на кого полагаться – только на самих себя. Все это и делало их группой, максимально заинтересованной в восстании – и чем раньше, тем лучше41.
Непременной частью их планов было уничтожение самого узкого звена аушвицкого конвейера смерти – крематориев, пусть и ценой собственной гибели42. Похоже, что «зондеркоммандо» вообще были единственной в мире силой, вознамерившейся вывести из строя хотя бы часть инфраструктуры Холокоста. Никому из союзников с их воздушными армадами это, кажется, и в голову не приходило!43
Независимо от исхода восстания сама подготовка к нему примиряла члена «зондеркоммандо» с ужасом происходящего. Более того, она возвращала его в рамки нормальности и нравственности, давая шанс искупить вину и оправдаться за все ужасное, что на их совести. И тут неудачи решительно не могло быть – удачей был бы уже шанс умереть по-человечески, а может быть, и героически – умереть в борьбе, умереть людьми!..
В этом смысле восстание членов «зондеркоммандо» в Биркенау сродни обоим Варшавским восстаниям: шансов на победу никаких, но боевой и моральный дух и самоуважение во всем лагере они подняли исключительно!
Но это шло решительно вразрез со стратегией (она же тактика) польского руководства «Боевой группы Аушвиц»: никаких резких движений, выжить любой ценой, поелику возможно информировать внешний мир и лишь тогда поднимать восстание, когда будет ясно, что СС твердо хочет всех уничтожить, или когда Красная Армия постучится в ворота.
Как известно, никакого восстания, разработанного подпольем основного лагеря, так и не состоялось. Приводимое Баумом описание его плана настолько мутное, что впору усомниться как минимум в значительной роли самого Баума в его разработке. Весь пар уходил в хитроумную организацию неудавшихся экстравагантных побегов, разбивавшихся о банальные предательство, невезенье и превентивную эвакуацию немцами на запад лиц, показавшихся им подозрительными44.
Удивительно, но Баум при этом не постеснялся, с одной стороны, упрекать «зондеркоммандо» в бездействии, когда они не поддерживали обреченных, вдруг догадавшихся у дверей газовни о предстоящей ликвидации и начинавших спонтанно бунтовать и не повиноваться, а с другой – поделиться тем, как он удерживал членов «зондеркоммандо» от выступления и предупреждал прочих узников Биркенау о неразумности присоединения к восстанию «зондеркоммандо», если таковое случится45. В то же время четырех евреек – работниц фабрики «Унион», с риском для жизни добывших и доставивших в крематории порох для гранат и принявших, когда это раскрылось, героическую смерть на виселице, Баум причисляет к «своей» организации, упомянув «зондеркоммандо» лишь мельком и сквозь зубы46.
Исчерпывающим выражением уверенности в том, что немцы позаботятся, чтобы ни один еврей не вышел из концлагеря живым, а оставшиеся в живых поляки не расскажут правду о погибших, является следующий пассаж из Залмана Левенталя: «История Аушвица-Биркенау как рабочего лагеря в целом и как лагеря уничтожения миллионов людей в особенности будет, полагаю, представлена миру недостаточно хорошо. Часть сообщений поступит от гражданских лиц. Между прочим, я думаю, что мир и сегодня уже кое-что об этом знает. А остальное расскажут, вероятно, те поляки, что по воле случая останутся в живых, или же представители лагерной элиты, которые занимают лучшие места и самые ответственные должности, или же, в конце концов, и те, чья ответственность не была столь большой…»47
Давая евреям обещания, которые и не собирались выполнять, поляки добивались и поначалу добились только одного – максимальной отсрочки восстания.
Тем не менее однажды оба центра сумели договориться, причем поляки запросили за помощь восстанию большие деньги48. Согласовали и общий срок выступления – одна из пятниц в середине июня 1944 года, скорее всего – 16 июня. Судя по всему, переговорщиками – через курьеров – были Циранкевич и Бургер с польской стороны, и капо Каминский – с еврейской49.
Но буквально в последнюю минуту и в одностороннем порядке польская сторона перенесла срок. Возможно, это было связано с посещением Аушвица в этот самый день обергруппенфюрером СС О. Полем или с транзитом через лагерь неких боевых частей. Но интересно, что в эти же дни – в 20-х числах июня – польское подполье в очередной раз готовило побег Циранкевича из лагеря. Попытка не удалась, мало того – она стоила жизни трем юным подпольщикам, готовившим этот побег с воли50.
