Трижды приезжал Порембский в Освенцим в надежде найти их и выкопать бесценные записи. Первый раз, в августе 1945 года, он опоздал – на территории крематориев хозяйничала комендатура лагеря для немецких военнопленных. Второй раз – в 1947 году – копать ему не разрешил уже музей, опасавшийся наплыва «черных археологов». В третий раз он обратился в музей в начале 1961 года; на этот раз санкция варшавского и музейного начальства была получена. И вот 26 июля 1961 года раскопки начались: место – участок размером в 80 квадратных метров – указал Порембский. И уже 28 июля они увенчались находкой проржавевшего немецкого солдатского котелка, внутри которого оказались плотно уложенные и слипшиеся друг с другом листы бумаги – записки Э. Хиршберга из Лодзинского гетто с комментариями З. Левенталя. Рядом с котелком в земле были остатки пепла и несгоревших человеческих костей – возможно, Левенталь почтил память автора записок персональным захоронением его условных останков18.
Станислав Янковский-Файнзильбер закопал в землю недалеко от крематория фотоаппарат, металлическую банку с остатками газа и заметки на идиш с расчетами количества убитых в Аушвице19. Кроме того, повар Леон закопал там же большую коробку с талесом, тфилином и молитвенником, подобранными у погибших20. Яков Габай утверждал, что он и некоторые другие греческие евреи закопали возле крематория III несколько символических банок с как бы индивидуальным пеплом их родственников21.
Еще об одном послании, причем коллективном, сообщает Миклош Нижли – его, по-видимому, главный инициатор. На трех из четырех пергаментных, большого формата листов рукой парижского художника Давида Олере описывалось все, что происходило на крематориях Биркенау, приводилась оценка числа жертв и назывались имена основных палачей. Четвертый лист занимали подписи почти 200 членов «зондеркоммандо» крематория II, где обретался и сам Нижли. Эти листы были прошиты шелковой нитью, свернуты в трубочку и вложены в специально изготовленный цинковый цилиндр, вскоре закопанный во дворе крематория II. (У этого так и не найденного после войны послания был необычайно экстравагантный «двойник». Оберштурмфюрер СС Эрих Мусфельдт приказал изготовить двуспальную кровать-рекамье и отправить ее багажом к себе домой, в Мангейм. Члены «зондеркоммандо» кровать изготовили, но заложили между погруженными в шерсть и вату пружинами аналогичный цинковый цилиндр!)22
Известно, что члены «зондеркоммандо» вели свой учет прибывающих транспортов и регулярно передавали эти сведения польскому подполью в центральном лагере: именно таким документом является, судя по всему, список эшелонов, написанный поэтому по-польски Лейбом Лангфусом и найденный среди бумаг Залмана Левенталя23.
Но, быть может, самое уникальное, что удалось переправить на волю, – это групповые «автопортреты»: страшные фотографии живых членов «зондеркоммандо» на фоне лежащих на траве и сжигаемых на костре трупов.
Всего сохранилось четыре фотографии, сделанные в конце августа или начале сентября 1944 года сквозь квадратное окно или дверь какого-то временного укрытия близ костровища у крематория V24. Рамка фотографии и изображение находятся под некоторым углом друг к другу, что наводит на мысль о том, что фотографии делались лежа. Но, конечно, самое поразительное – то, что «зондеркоммандо» удалось еще и сфотографировать свое рабочее место!
По свидетельству членов «зондеркоммандо» Лейбы Филишки и Аврома-Берла Сокола от 31 мая 1946 года, фотографировал Лейб-Гершл Панич из Ломжи, нашедший в вещах погибших исправный фотоаппарат25.
По другим сведениям, зафиксированным и в экспозиции Государственного музея «Аушвиц-Биркенау», непосредственным автором фотографий был грек по имени Алекос (Эррера?), для которого через Аушвиц-1 был специально раздобыт фотоаппарат, переданный Шломо Драгону Альтером Файнзильбером, а тому – Давидом Шмулевским. Драгон пронес заряженный аппарат на крематорий и унес его с пленкой обратно26.
В то же время Б. Ярош называет целую фотобригаду в составе уже пятерых: Алекоса, братьев Ш. и А. Драгонов, А. Файнзильбера (С. Янковского) и Д. Шмулевского27. А по версии М.С. Забоченя, Шмулевский был и вовсе самим фотографом, причем единоличным28. Но непосредственное его участие в фотографировании все же невероятно: заместитель блокэльтесте 27 блока в Биркенау, еврей из Сосновца (или из Лодзи) и подпольщик, связанный с «Боевой командой Аушвиц», Шмулевский играл свою исключительно важную роль связного между «зондеркоммандо» и семейным лагерем, но прямого доступа в зону крематориев иметь не мог.
В конце концов, не так уж и важно, кто нажимал на затвор, кто стоял «на стреме» и т. д.: организация такого фотосеанса могла быть только коллективной. И переправка пленки на волю – составная часть этого процесса.
Это, в свою очередь, сумело сделать польское подполье: сопроводительная касиба Йозефа Циранкевича и Станислава Клодзинского в Краков, к Терезе Ласоцкой-Эстрайхер, от 4 сентября 1944 года достаточно точно датирует событие:
«Срочно. Отправьте эти две металлические катушки с пленками (2,5 и 3,5 дюйма) как можно скорей. Возможно получить отпечатки. Мы шлем фотографии из Биркенау – люди, которых газировали. На фотографии костер из тел, сжигаемых снаружи. Тела сжигают снаружи тогда, когда крематории не справляются со сжиганием необходимого количества. На переднем плане тела, приготовленные для того, чтобы быть брошенными в костер. Другая фотография показывает одно из мест в лесу, где людям приказывают раздеться якобы для того, чтобы идти в баню, а на самом деле в газовую камеру. Отправьте катушки как можно скорей…»29
Довид Нэнцел вспоминал также о закопанном в землю большом стальном ящике, в который были уложены фотографии, найденные у венгерских евреев, и заметки о каждом венгерском эшелоне, а также письма-отчеты Сталину, Рузвельту, Черчиллю и де Голлю, написанные на соответствующих языках30.
Те же Филишка и Сокол утверждали, что члены «зондеркоммандо» захоранивали свои рукописи и рисунки в термосах и флягах на территории всех крематориев, но в особенности часто на территории крематория III – приблизительно в 20 метрах в сторону цыганского лагеря. Авторами этих документов, кроме Градовского, были Йосель Варшавский, Довид Нэнцел из Рифича, некий даян (судья) из Макова31, имени которого они не называли, и Леон Француз32, или Давид Олере, художник из Франции, старавшийся делать зарисовки всего того, что он, к сожалению, видел33.
Постоянно вел дневник и Яков Габай, но он не смог взять его с собой при эвакуации лагеря34. Греческие евреи, видимо, больше интересовались семейной историей, нежели мировой. Поэтому они писали главным образом письма своим родным, закладывали их в бутылки и закапывали на 30-сантиметровой глубине в пепле. И, как ни удивительно, одно такое письмо – от Марселя Наджари – нашлось и даже «дошло»! Сам же Наджари – единственный уцелевший из числа членов «зондеркоммандо», оставивших письменные свидетельства.
В конечном итоге, повторим, было разыскано восемь схронов с девятью рукописями членов «зондеркоммандо»35. Самой первой – предположительно уже в середине февраля 1945 года – была обнаружена рукопись, написанная по-французски и принадлежавшая Хаиму Герману, а самой последней – в октябре 1980 года! – рукопись Марселя Наджари, написанная по-гречески. Остальные шесть рукописей писались на идише (с минимальными вкраплениями на польском и немецком, а также на иврите).
