Однажды госпожа Лидиг спешила на обед, и взгляд ее привлек плед в витрине антикварной лавки на 57-й улице. Она зашла в магазин, чтобы получше рассмотреть этот шедевр, и наконец решила: «Беру». Продавец попытался ее вразумить: «Мадам, это очень дорогая вещь. Вам могу уступить разве что за 60 тысяч долларов!»
«Цена меня устраивает, – отрезала госпожа Лидиг. – Скажите лакею в автомобиле, пускай повесит его на руку».
В 1910 году она жила в доме на 52-й улице, построенном для нее архитектором Стэнфордом Уайтом. Мебель в комнатах была в том числе и антикварная, XV и XVI веков. Когда началась война, Рита Лидиг велела дом разобрать, а все, что было внутри, продать с аукциона. Она сочла, что в войну не пристало демонстрировать роскошь, и посвятила себя благотворительности, делая вид, что это дается ей легко, без труда.
Незадолго до окончания войны Рита развелась с мужем и переехала в георгианский особняк на Вашингтон-сквер. Здесь она создала самую оригинальную коллекцию произведений декораторского искусства, в нее вошли, например, изысканные английские люстры из серебра и хрусталя. Ни один предмет в комнате не стоял по диагонали, а обстановку можно было назвать скудной. Дело в том, что, чем чище и тоньше становился ее вкус, тем больше отсеивалось через сито – оставалось только лучшее, неповторимое. Она решила сохранить лишь один прелестный коврик, фламандские гобелены, Тициана да Сурбарана. Чутье помогало ей разбираться в самых разных видах искусства, и лучшей его покровительницы было не найти. Даже смотрители музеев уважали ее как знатока и ценителя. В доме на Вашингтон-сквер Лидиг жила одна, слуги спали в гараже: как и все остальные, кому она благоволила, они были всем сердцем ей преданы и не могли бросить хозяйку в беде. По ее распоряжению в доме никогда не запирали парадную дверь, держали отворенными и окна первого этажа. На предостережения матери о том, что ее могут ограбить, Рита отвечала: «Мое богатство – свалившееся на меня несчастье. Если для кого-то несчастьем стала бедность, то пусть возьмут, что у меня есть: им нужнее».
Но воры к ней не пришли, может, потому, что она излучала щедрость и заражала этим других. Такая женщина, естественная во всем и, при всей своей величавости и гордой осанке, простая как дитя, не могла никого разозлить. Любой, раз увидев ее, испытывал на себе ее женские чары – сама того не сознавая, она умела получить от человека все, что ей захочется.
Она не так уж часто выходила в свет. Однако густо напудренное бледное лицо, платье с непомерно торчащим воротником, шляпа-треуголка по моде XVIII века и остроносые туфли создавали такой роскошный образ, что она немедленно покоряла своим видом совершенно незнакомых людей. Стоило ей отправиться в Лувр или даже просто выйти на улицу, как за ней тут же увязывалась толпа обожателей. Ее сестра Мерседес де Акоста рассказала мне один случай: однажды, когда экипаж госпожи Лидиг остановился на Вандомской площади и она собиралась выйти, к ней подошел совершенно незнакомый человек и произнес: «Que Dieu vous bénisse, madame!» («Благослови вас Господь, мадам!») Каждый из художников, которым ей довелось позировать, считал редкой удачей работать именно с ней, с самой отзывчивой из моделей. Ее ваяли Роден и Бурдель, рисовали Сарджент, де Ласло, Каролюс-Дюран, Соролья и Эллё. Про нее Сарджент сказал, что она живое воплощение искусства. Ею был совершенно очарован Больдини: он нарисовал четырнадцать ее портретов. Стоило ей совершенно непринужденно сменить позу, он умолял ее замереть и не шевелиться и принимался набрасывать очередной вариант.
Секрет присущего Рите Лидиг очарования крылся отчасти в ее лице: за исключительную бледность она получила прозвище «алебастровой красавицы», а скульптор Мальвина Хоффман не преминула изваять ее из этого материала. Нос у госпожи Лидиг был длинный, с игриво вздернутым кончиком, тонкие губки сложены бантиком, волосы шелковистые, угольно-черные, лоснящиеся и сверкающие, как кожа новеньких туфель, были уложены в высокую прическу «помпадур»; позднее она подстриглась «под ежик».
Ела она редко и мало и поэтому у нее были такие тоненькие ноги и руки, что она удивительным образом походила на паука. Наделенная от рождения великолепной осанкой, Рита Лидиг высоко держала подбородок и, пересекая залу, плыла как лебедь. По мнению Айседоры Дункан, Рите Лидиг, в отличие от многих женщин, было понятно, что походка – это самый настоящий танец. Она не забывала вкладывать в каждое свое движение всю душу, не позволяла с собой никаких вольностей и не терпела безразличного к себе отношения. На публике Рита почти не смеялась и даже не улыбалась – лишь чуть опускала голову в знак того, что ей весело, чуть морщила нос, по плечам при этом пробегала легкая дрожь.
Неподвластная веяниям времени, Рита Лидиг одевалась всегда по-своему. Конечно, она была особой довольно странной и очень хрупкой, однако именно она придумала множество самых разных фасонов одежды. Это она впервые позволила себе появиться на публике в платье с вырезом до талии на спине; ее первый выход в таком наряде произвел фурор. Она сидела в оперной ложе в окружении мужчин и обмахивалась великолепным черным веером – мелочь, но в те времена на такие мелочи обращали внимание. Газеты подняли шум, и спустя неделю даже те из дам, кто принял новый фасон в штыки, быстро его переняли.
Из модельеров госпожа Лидиг покровительствовала сестрам Калло – заказывала наряды исключительно в этой уважаемой фирме. При этом в течение многих лет она могла даже не являться к ним на примерку. Дело в том, что ходить по ателье она считала верхом бесстыдства. И портных, и ювелира, и скорняка с мехами она приглашала к себе. В доме госпожи Лидиг примерка стала чем-то вроде особого торжества.
Младшая сестра Мерседес рассказывала о том, как в дом приходили мастера, чтобы сделать примерку. Они приносили с собой огромные плоские коробки, наперстки, ножницы и шелковую бумагу. Половина мастеров устраивалась подле нее, держа во рту пучки булавок, иногда встав на колени. Остальные, отойдя на несколько шагов, восклицали: «Que c’est ravissant, madame!» («Как восхитительно, мадам!») По окончании примерки всех ждало угощение – портвейн и пирожные: у госпожи Лидиг было заведено щедро награждать тех, кто ей служит. Бывало, что доставала она из кармана горсть изумрудов. «Такова была награда мастерам за примерку», – вспоминала потом Мерседес.
Неудивительно, что такая яркая натура не признавала единообразия в одежде. Рита Лидиг одевалась не современно и не модно – ее наряд всегда был вне какой-либо эпохи. Он отражал ее характер: Рита любила парчу и бархат, изысканное кружево и, несмотря на переменчивость моды, хранила верность однажды придуманным ею платьям. Не в ее правилах было заказывать один уникальный образец; она заказывала сразу несколько, и они различались лишь незначительно – материалом, плетением кружева, деталью фасона. Часто по ее просьбе шили 25 почти одинаковых плащей. Страсть, которую госпожа Лидиг питала к одежде, не имела ничего общего с бахвальством – напротив, она ощущала себя художником, создавшим гениальную картину. Вместо пеньюара у себя в спальне она надевала подобие широкой юбки из цельного куска кружевной ткани XI века, за которое заплатила ни много ни мало 9 тысяч долларов. Была в ее гардеробе и повседневная одежда – черные бархатные платья, и вечерние наряды с глубоким вырезом и открытой спиной, а также всевозможные куртки, плащи из редчайшего материала, которые днем она носила с бархатной юбкой, а в вечернем варианте сочетала с широкими атласными брюками. Ночные сорочки и исподнее украшались медальонами из тончайшего, будто прожилки осеннего листа, кружева на античные сюжеты. Были у нее легкие, невесомые кружевные мантильи; туники, тяжелые, будто доспехи; кофточки из расшитого батиста или коклюшечного кружева с очень высоким воротом; тонкие, как паутина, чулки с диковинными кружевными вставками; юбки с узором в виде роз, шапки из собольего меха, турецкие фески из каракуля и, наконец, зонт с усыпанной бриллиантами платиновой ручкой, на которой было выгравировано «Рита».
