В годы немецкой оккупации Диор долгое время жил в Провансе, где наверстывал упущенное: возделывал землю, разводил птиц, работал в саду. При этом он продолжал рисовать эскизы для «Le Figaro» и в конечном счете сумел вернуться в Париж и устроиться модельером-конструктором к Люсьену Лелону.
Работая у Лелона, Диор усвоил, как он говорит, важнейший дизайнерский принцип: у каждой ткани свои тонкости и повадки. «Платье, сделанное по одному и тому же замыслу, из одной и той же ткани, может в равной мере иметь успех и претерпеть полный провал». Важно понять, как уловить естественное течение ткани и направить в нужное русло: хороший дизайнер всегда следует за ориентацией материала, будь то шерсть, органди, бархат или что-нибудь еще.
У Лелона Диор работал над фирменными коллекциями в паре с Пьером Бальменом. Между мастерами сложились дружеские отношения, однако Бальмен был весьма амбициозен и жаждал открыть собственное дело. Мечты коллеги оказались заразительны: Диор потихоньку начинал подумывать о том же. После освобождения Франции Бальмен открыл собственный модельный дом. Диор был настолько робким, что уж и не надеялся когда-нибудь уйти от Лелона; он начал постепенно разочаровываться и все больше ощущал себя пленником. Хотя их с Лелоном и связывала дружба, он в конце концов не нашел иного выхода, как порвать с ним и создать собственную фирму.
До появления нью-лука на подиуме оставались считаные месяцы. Диор и понятия не имел, что его нововведения произведут настоящую революцию, не ожидал, как тепло его примут, – ведь он просто работал по своим принципам, не более того. Женщины на Западе, уставшие от того, что все вокруг дорого и что одежду выдают по карточкам, проклинали его, соблазнявшего их неуместной роскошью; но, по словам Кристиана Диора, этот образ модельера-злодея – чистая выдумка. На самом деле моду на более женственные наряды диктовало само время; немаловажную роль сыграл и его талант, но он настаивает, что был всего лишь орудием, повиновавшимся бессознательной воле миллионов женщин.
Мало кто из дизайнеров способен выразить свою мысль словами, и Диор – одно из исключений. В каком-то смысле он самобытный философ. Его суждения и наблюдения, связанные с модой и временем, весьма точны и справедливы. Он твердо верит в то, что «в век механики профессия модельера – едва ли не последний оплот человеческого, индивидуального, неповторимого». Суть своего занятия он видит как «борьбу против деморализующего влияния посредственности, характерного для нашего времени».
Новый облик – нью-лук
На неизбежный вопрос, подчиняется ли мода законам логики, Диор отвечает утвердительно. По его наблюдениям, каждая эпоха пытается найти свой неповторимый облик, который представляет собой зеркало, отражающее реальную действительность. Идею длинных с пышными бедрами юбок – элемент нью-лука – подсказала ему интуиция; он решил, что дамам нужно именно это. «Если ты естественен и искренен, – говорит Диор, – ты совершенно непреднамеренно способен совершить не одну революцию». Так, стиль 20-х годов, как и, скажем, картины Леже, несет на себе отпечаток индустриальной эпохи; сегодня же женщина-робот наводит на нас некоторый страх. Современная реальность такова, что мы столкнулись лицом к лицу с миром враждебным и нецивилизованным, – мы вынуждены провести повторную инвентаризацию человеческих ценностей. Отсюда и фасон женского платья – с каждым днем все более женственный.
Возможно, Диор – последний из великих кутюрье, в это смутное время стоящих на страже творческого начала. Он убежден, что для Запада с его идеалами ключевую роль играет роскошь. «Роскошью называется все, что не относится к еде, одежде и крову. Роскошь – это наша цивилизация, на страже которой мы стоим». Таким образом, Диор вторит другому потрясающему кутюрье – американцу Мейнбохеру, заявившему следующее: «Я не считаю моду искусством, но она важна не меньше, чем кулинария, не меньше, чем сама жизнь». Даже в условиях непреодолимых трудностей Кристиан Диор не сдается и продолжает творить. «Ничто не вечно, – вздыхает он, – но наша задача – не смиряться, а творить на зависть всем несмотря ни на что».
И он продолжает творить, причем в этом творчестве всегда имеется практическая составляющая. Некоторым дамам кажется, что модельеры лишь дают волю своей необузданной фантазии, и Диор на это возражает: «Создавая коллекцию, я ставлю на кон зарплаты девяти сотен сотрудников». А значит, проявлять своенравие или извращаться он не станет. Конечно, любая коллекция в определенной степени является фантазией ее создателя, и все же важно, чтобы замысел был продуман до мелочей и выполнен с точным расчетом, как у шахматного гроссмейстера. Любой модельер стремится через призму своего «я» интерпретировать вкусы современного ему общества или угадать их прежде, чем они сформируются. «Атмосфера эпохи – это элемент, в сущности, непознаваемый, – подчеркивает Диор. – Но без него никак нельзя». Успех пьесы, вечеринки, политического движения, выставки и монаршего визита – все это способно пролить свет на моду, а равно и предугадать ее течение.
Диор не понимает, как можно всерьез говорить о том, будто дизайнеры, перед тем как выпустить коллекции, вступают друг с другом во вселенский сговор. «Как вы себе это представляете? – недоумевает он. – Столь разные люди, пользуясь принципиально разными методами, вдруг объединились под одним общим лозунгом, к тому же выносят решения на годы вперед?» Допуская эту мысль, говорит мастер, вы закрываете глаза на то, что по сути представляет собой мода и профессия модельера. Все совсем наоборот: модельеры непременно работают в условиях строжайшей секретности. Подлинный дух моды – это дух новаторства. Источники вдохновения у художника могут быть разными. Он может путешествовать по миру, или жить уединенно в деревенском доме, или просто «чувствовать ткань».
Диор уверен, что дух времени порождается людьми, которые часто сами о том не ведают. Моду определяют такие вещи, как атмосфера эпохи, рекомендации на страницах модных журналов, вещи, наделавшие шума в прошлом сезоне. «Кутюрье предполагает – дамы располагают», – метко перефразирует Кристиан Диор известное изречение. Ему довольно забавно бывает замечать, что в разных модных журналах появляются одни и те же модели, затем эти модели – в измененном, гипертрофированном, деформированном виде – становятся модными в следующем сезоне. И как только мода, разрекламированная таким образом, распространилась и затронула всех и вся, она утрачивает актуальность, проходит.
Диор, рассуждая о моде подобным образом, в каком-то смысле проявляет профессиональную скромность. Нередко модельеры враждуют и обвиняют друг друга в воровстве идей. Они ненавидят собратьев по профессии, редко встречаются с ними, ибо их гнетут ревность, зависть и соперничество, словом, это скопище надоедливых и ненадежных людей. Практически никто из них не умеет выразить свою мысль, но при этом они придумали собственный жаргон, по поводу и без повода щеголяют французскими chic или élégant, не оставляя в них ни капли их истинного смысла. «Безделица», «финтифлюшка», говорят они про платье, а их ближайшие родственницы, продавщицы из модных магазинов, в один голос тянут избитое: «Мадааам, прямо на вас шили!»
