Сборник документов «Молотов, Маленков, Каганович. 1957» 1998 года, содержащий стенографический отчёт о Пленуме и другие документы, — это увесистый том. Читать его — если понимать, о чём идёт речь, — можно запоем, не отрываясь, как читают захватывающий авантюрный роман. В то же время читать его психологически тяжело — очень уж ясно видно, как на этом Пленуме начиналось системное убийство Советской Державы.
Да, этот Пленум и его анализ заслуживают отдельной книги, однако мне придётся ограничиться лишь некоторыми цитатами и комментариями к ним. (Все выделения курсивом в цитатах мои. — С. К.)
В первый же день Хрущёв начал с откровенного заискивания перед региональными секретарями и министрами: «Товарищи, мы, члены Президиума ЦК, мы слуги Пленума, а Пленум хозяин».
Таков был зачин…
Впрочем, хозяином чувствовал себя и маршал Жуков, выступивший сразу после Хрущёва. Пространную и самоуверенную речь Жукова можно было свести к одному, крайне провокационному и полностью лживому заявлению. Жуков заявил:
«Нам предлагают ликвидировать должность первых секретарей в центре и на местах. Спрашивается, кто же будет руководить в ЦК, в обкомах'? Говорят, секретариаты, но ведь это неизбежно породит безответственность и неорганизованность…»
Далее по стенограмме:
«Г о л о с а. Правильно.
Жуков. Это неизбежно принизит роль и влияние партии во всей жизни страны.
Г о л о с а. Правильно.
Молотов. Надо знать…
Г о л о с а. Объясните потом.
Жуков. Подобное предложение надо отмести как неприемлемое…», и т. д.
Жуков лгал, провоцируя секретарей, а Молотову некие «голоса» сразу же заткнули рот. И эти «голоса» сопровождали все заседания на протяжении всего Пленума. Вряд ли на подобную роль согласились бы члены ЦК — публика всё же солидная. И поэтому можно предполагать, что в зал заседаний Пленума ЦК на высшее — между съездами — партийное собрание КПСС были приведены некие клакеры, действующие по заранее данным указаниям.
Итак, Жуков лгал, и его ложь стала очевидной в ходе Пленума после выступлений главных обвиняемых.
Вот как говорил Маленков: «Я на местах не считаю целесообразным ликвидировать (посты первых секретарей. — С. K.j».
А вот как Молотов: «Я, товарищи, ничего плохого не вижу в том, что мы обсудили вопрос о том, чтобы не было поста Первого секретаря. Я должен добавить, что речь не шла ни о секретарях Центральных комитетов союзных республик, ни о секретарях обкомов и крайкомов, но, товарищи, на верхушке роль Первого секретаря — это та роль, которая имеет особое значение, и тут нарушение коллективности руководства более опасно».
А вот «примкнувший к ним» Шепилов: «Вопрос о Первом секретаре (Шум в зале)». Я сейчас отвечу… О ликвидации поста первых секретарей на местах вообще никто не упоминал. Такого предложения не было».
Но зал был настроен уже вполне определённо и не желал слушать ничего, объясняющего позицию членов «антипартийной группы». В конце 20-х годов перерождающаяся часть советской «номенклатуры» считала: «За все года, за все невзгоды, глухим сомнениям не быть, под этим мирным небосводом хочу смеяться и любить»… Над такой «линией» издевался Маяковский, справедливо замечая «Для веселия планета наша мало оборудована», а Сталин жёстко прервал эту «линию» в конце 30-х годов.
Теперь шкурничество вновь вползло в Кремль. В 1947 году Сталин говорил: «Мало у нас в руководстве беспокойных… Есть такие люди: если им хорошо, то они думают, что и всем хорошо…» Через десять лет после того, как в сталинском Кремле были сказаны эти слова, в хрущёвском Кремле собрались те, кто именно так и думал. Им надоело беспокойство сталинского типа, они хотели хрущёвского «номенклатурного» благоденствия, за которым уже маячила окончательная брежневская деградация руководства СССР.
Из многих возможных примеров, которыми материалы июньского 1957 года Пленума изобилуют, приведу один, зато какой!
Маршал Жуков на Пленуме вёл себя по-хозяйски, как некий партийный патриарх и судья. Выступая на первом заседании 22 июня, он, в частности, сказал:
«Вы Якира знаете… Он был ни за что арестован. 29 июня 1937 года, накануне своей смерти, он написал письмо Сталину, в котором обращается: «Родной, близкий товарищ Сталин! Я смею так к Вам обратиться, ибо все сказал, и мне кажется, что я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей. Я умираю со словами любви к Вам, партии, стране, с горячей верой в победу коммунизма»…» и т. д.
История порой шутит лихие шутки! Не знал Георгий Константинович, что через полвека, в 2008 году, издательство «Российская политическая энциклопедия» издаст, хотя и тиражом в одну тысячу экземпляров, документы и материалы Военного совета при наркоме обороны СССР, проходившего с 1 по 4 июня 1937 года, — сразу после ареста Тухачевского, Уборевича и других, включая командарма 1-го ранга Иону Якира.
Так вот, во-первых, Якир 29 июня 1937 года не мог писать никому, потому что 12 июня 1937 года был расстрелян. Не знаю, писал ли он накануне расстрела лично Сталину, но вряд ли — скорее всего такое письмо было бы приведено в сборнике документов 2008 года. Однако там в виде приложения опубликовано лишь письмо Якира наркому внутренних дел Ежову от 10 июня 1937 года, которое начинается так:
«Народному комиссару внутренних дел Н. И. Ежову.
Если сочтёте возможным и нужным, прошу передать в ЦК и НКО (то есть как раз Сталину и Ворошилову. — С. К.).
Я всё сказал. Мне кажется, я снова тот честный, преданный партии боец, каким я был около 17 лет (то есть с 1918 по 1935 год. — С. К.), и поэтому смею поставить ряд вопросов перед вами, ряд последних мыслей и предложений…»
Как видим, начал своё письмо Якир не так, как прочёл Жуков. Но дальше — больше! Якир ведь написал не просто письмо, а целую докладную записку о необходимости улучшений в РККА, мощь которой он с середины 30-х годов сам же и подрывал. Эта пространная записка — продиктовать её никакой следователь НКВД не смог бы — изобилует фразами типа: «Этот участок особенно поражен… вредительством…», «…можно поднять, исправить результаты вредительства в короткий срок…», «результаты вредительства велики…», «…наряду с вредителями царила близорукость и плохая работа», и т. п. А ближе к концу начинает прорываться и вот что (выделение курсивом моё):
«…Не то все пишется, что обязательно нужно бы. Получается все у меня не так, неконкретно, неорганизованно в этой последней записке. Трудно работать, но я попробую продолжать еще. Пишешь, и все время возвращается мысль: как ты попал в лагерь врагов, как ты пошел против своей страны, как ты оказался по ту сторону баррикад…»
