Я не сказал, нет. Я слушался мать, которая с упоением нанимала мне учителей, чтобы я догнал школьную программу. И за два года я догнал и перегнал. Она очень гордилась мною... Знаете, почему? Потому что это придавало ей образ матери-жертвенницы, которая вытащила своего ребенка из сложной психологической болезни. Которая самоотверженно боролась за него – и победила. И теперь я оказался лучшим из лучших в школе! Она носила этот ореол мученицы-страдалицы-героини, как орден. Она даже успевала между своими любовниками давать интервью о воспитании детей-аутистов. Хотя она не могла не знать, что вытащил меня своим терпением и любовью папа! Это он занимался мною, бессловесным ребенком! Пока она шлялась по мужикам!
Но она украшала себя мной, как будто я был бездушный предмет... Она таскала меня везде с собой, даже к любовникам. Я нужен был ей для ореола, я был ее украшением... И я сидел и слушал, что происходит в другой комнате, куда они ушли, чтобы "поговорить по делу"... Она предавала папу каждым вздохом и стоном, который доносился до меня, я это чувствовал... И мне хотелось ее задушить, чтобы больше никогда не слышать этих вздохов и стонов, вырывающихся из ее горла...
Папе я ничего не рассказывал – жалел его. Хотя он и так знал... Наверное, когда я заговорил, да еще и продемонстрировал успехи в школе, папа потерял смысл жизни. Ему стало не за что бороться. А мать – она... Она нами обоими пользовалась, как предметами. Она даже его лавры любви и терпения присвоила себе... А его потом выбросила, как старые носки...
Впрочем, я это понял позже. Когда однажды я пришел из школы и увидел папины носки. На уровне моих глаз. Старые, с дырками на уровне больших пальцев, темно-зеленые носки. Они чуть съехали с его щиколоток, потому что резники давно растянулись... Папа висел под люстрой, а носки как раз были перед моими глазами...
28 октября
Ваня с Игорем доложились: они довели Диковича до Лобни. Точнее, немного дальше – они прекратили слежку, когда он, проскочив Лобню, съехал на бетонку, ведущую в направлении Круглого озера.
На следующий день, в четверг, они втроем устроили засаду на бетонке, в надежде, что Бенедикт снова поедет на дачу.
Их надежды оправдались: "Вольво" под знакомыми номерами показался на дороге в районе девяти вечера. На этот раз они довели его до села Мышецкое – дальше следить было опасно, даже по очереди.
Они собрались в джипе Алексея, склонившись над картой. Но дорог и направлений, ведущих из села, было все еще слишком много... Значит, придется продолжать завтра.
Александра. 29 октября
...За последующие три дня Бенедикт не адресовал ей ни слова. Он приходил – она слышала, как он что-то делал на кухне, потом в ванной, потом он уходил в свою комнату. Уезжал он очень рано утром, когда Александра еще спала.
Меж тем он сказал ей далеко не все, что собирался, она чувствовала. Но он явно передумал откровенничать с ней...
Или просто не смог.
А ей хотелось узнать: почему? Почему он убивает женщин? То, что он рассказал ей о своей матери, все это было понятно. Явление отнюдь не уникальное, таких женщин Александра знавала – мастериц превратить каждый вздох и каждый шаг в кирпичик для пьедестала собственному тщеславию.
Впрочем, и мужчин таких она знавала... И хуже знавала, страшнее и беспощаднее. Как Тимур. С той только разницей, что ее страдание и омерзение пришлось не на детскую психику. Детство ее было счастливым, полным любви и доверия, – наверное, потому у нее и достало сил все вынести...
Но, с другой стороны, сколько вокруг людей, вышедших из трудного, мрачного детства, окрашенного в цвета нелюбви, приправленного вечными домашними разборками, а то и порками! Меж тем эти люди не стали убийцами, вот в чем проблема. Почему же он, Бенедикт, – стал?
Ей хотелось узнать это, но он молчал, и она не представляла, как подступиться к разговору. Точнее, просто боялась. У него ведь есть второй ключ.
Она решилась в пятницу.
– Бенедикт, можно вам задать вопрос? – спросила она, заслышав его шаги.
– Вы хотите взять у меня интервью? – треснул смешок за дверью.
– Нет. Какие у вас странные мысли...
– Чем же странные? Вы все таковы, женщины. И вы тоже пытаетесь использовать меня для своей журналистской карьеры. Наверное, уже предвкушаете, как выйдете отсюда и напишете большую статью или даже книгу: "Как я была в плену у маньяка". Это очень модно, деньги хорошие заработаете.
Вот оно что... Вот почему он не рассказал ей то, что собирался... И какими же словами убедить его, что у нее и в мыслях подобного не было?!
Нет таких слов. Словам он не поверит. Бесполезно и пытаться.
– По правде говоря, мне это в голову не пришло... Но теперь я подумаю над вашей идеей, – Александра решила идти ва-банк. Ему нравится такая версия? Что ж, он ее и получит! – Действительно, можно написать статью. Или книгу. И заработать хорошие деньги.
Смешок треснул прямо под ее дверью.
– Ценю вашу честность. Но я не позволю использовать меня как предмет для ваших нужд. Слышите? Я не позволю собой манипулировать!
– Разве я пытаюсь? Я ведь ваша пленница, полностью зависима от вас...
– О, как вы хитры! Вы у меня в плену, да, но, покуда вы способны говорить, вы будете пытаться манипулировать мной – морально, словами! Пока я не заставляю вас замолчать! Вы влезаете в мозг, вы разрушаете его изнутри, вы гадите там, оставляете свои гадкие личинки, которые потом начинают разъедать сознание! Вы, все вы, женщины, бабочки-капустницы, – вы хотите, чтобы от меня остались только дырявые носки!
Ручка двери дернулась. Мамочки, мысленно ахнула Александра, вот рискнула, называется... Что делать, как его остановить?! Еще немного, и он ворвется сюда!
– Когда я убил свою первую... Вернее, я ее чуть не убил, но опомнился, устоял... Только тогда я узнал, как приятно убивать! До этого я и не подозревал... Я просто не любил женщин и не хотел с ними иметь дела. К несчастью, природа не сделала меня гомосексуалистом, возможно, так было бы легче мне и... Всем остальным. Но молодой организм требовал сексуальных отношений, и я сблизился с одной девушкой. В постели я испытал облегчение, словно то, что давило меня до сих пор, вытекло вместе со спермой. Но эта девушка совершила ошибку. Она сразу захотела представить меня своим подругам. Как моя мать. Понимаете? Ей нужно было показать меня подругам, как новую шмотку!
Тогда я даже сразу не понял, что случилось, – просто мои пальцы сомкнулись у нее на горле. Я видел ее вытаращенные глаза... Мне стало противно, и я опомнился, отпустил ее. Но я успел ощутить, какое это наслаждение – почувствовать власть, страх этой самки, мое могущество казнить ее или миловать. И в то же время я понял, что, убивая, я смогу отомстить за отца...
Это наслаждение еще долго вызревало во мне. Я к нему готовился много лет, как к причастию. Я гасил в себе этот жар, чтобы не растратить его напрасно. Но однажды я понял, что готов. И тогда...
