Завела француза-любовника — тот быстро её бросил: ещё один повод для утверждения «все гады».
Живёт скромно и всё отвозит на родину — тряпьё из секонд-хэнда, деньги, на плате за проезд экономит в ущерб себе: представь, каково это — трое суток ехать на автобусе. А потому что дешевле.
Тут для нас православная церковь становится обычно гораздо значимее, чем была на Родине. Попросилась она как-то на Пасху со мною в храм — а у нас поблизости только греческий православный храм, ну да ведь это не столь уж важно. Вела она там себя отчуждённо, к иконам не подошла ни разу. Читает Библию на современном русском, говорит — у меня своя вера. Может, баптистка, кто её знает. У неё в родном городе баптизм — распространённая вещь. Фильмы смотрит только религиозные. Любит говорить, что Господь её хранит, хотя и загнал невесть куда. Как будто это Господь её куда-то загонял, а не сама решения принимала. Даже к Богу претензии.
Она вообще очень конфликтна, со всеми ругается: с соседями, хозяевами, у которых арендует жильё — мы её устроили подешевле, к нашим знакомым, и она там живёт уже четыре года и не перестаёт скандалить. За волосами ухаживает, а так очень располнела, одевается, как одевались у неё в городе десять лет назад. Это, впрочем, характерно для многих эмигрантов — они могли приехать и тридцать лет назад, но манеры и моды у них остаются теми же, которые были на Родине и которые там давно исчезли. Но главное — постоянная печать злобности на лице Александры, это делает её просто уродиной. Стала завистливой, мужененавистницей, но с удовольствием использует мужчин как средство, принимает их услуги. Говорит: к старости вернусь в Россию. При этом думает о французском гражданстве. В общем, несчастный она человек и всех вокруг делает несчастными.
Дина приехала во Францию по визе невесты, тридцать один ей было. Высокая, длинноногая, тонкие губы, синющие глаза, только очень холодные — внешность модели. В браке никогда не состояла, живёт здесь уже четыре года. В России она была главным бухгалтером на крупном предприятии и как-то близка к таможне.
Познакомилась с женихом по интернету, он на двадцать лет её старше, с итальянскими корнями, куча распавшихся браков, куча детей в тех браках. Торгует подержанными автомобилями, шестьдесят процентов заработка отдаёт на алименты — на жизнь остаются крохи. Живут в крошечной деревне, в гараже.
У Дины совершенно определённая цель: ей нужно французское гражданство, чтобы свободно ездить по Европе. У неё всё просчитано. Ничего русского в ней не осталось. Она быстро переняла французские женские правила игры: я должна быть лучше всех, а соперниц, хоть на пляже, хоть на приёме у мэра, унижу — мало не покажется. Скоро и хорошо выучила французский, но приличной работы не нашла, а трудиться уборщицей считает для себя унизительным. О муже заботится, по утрам ему на работу возит на велосипеде свежий хлеб, по вечерам — мясо к ужину. Лишь одно занятие себе нашла, кроме ведения домохозяйства, — стала разводить собак для продажи. Её-то цели понятны…
Почему французские граждане женятся на русских? Ну, это просто — если не о любви. Француженка дорого себя продаёт, может потребовать и деньги, и машину в подарок, и квартиру, и повышение по службе, а у русских жён такого в заводе обычно нет. К тому же хозяйственные, и плохо ли в постели иметь молодую жену?.. Сам же супруг состоит членом Общества битых мужей — есть тут и такое.
Ирина приехала сюда год назад, в тридцативосьмилетнем возрасте. Была главным бухгалтером крупнейшего российского авиазавода, отец — местный мафиози. Потом поработала и в Правительстве Москвы, и в Банке Москвы, утвердилась в мысли «я — богатая женщина», и потянуло в Европу. В тридцать три уехала в Бельгию, жила там с бой-френдом, но когда выяснилось, что он наркоман, в брачном агентстве нашла себе французского жениха, вдовца, и опять же — на двадцать лет старше себя.
Когда она пригласила нас в гости, мы очень долго искали её дом. Это город, где разгружаются танкеры с нефтью, а вокруг — хибары и трущобы, сараи какие-то. Нашли наконец. Вот из такого сарая с разбитыми стёклами и покосившейся крышей выпорхнула нам навстречу красавица в роскошном платье, с ярким макияжем и маникюром, вся в браслетах и кольцах. В этот день, оказывается, к ней приехала и семнадцатилетняя дочка из Москвы, на руках которой она и расплакалась, — привезла ей деньги: денег муж не даёт совсем. Поехали к морю, посидели в кафе. Ира — вся в синяках, три синяка, явно оставленных мужскими пальцами, и на открытой шее видны. Муж оказался душевнобольным, бить стал сразу. Обращалась в полицию — там только похохатывают: говорит по-французски она плохо, одета так, как, на их вкус, одеваются портовые шлюхи. Он ведь ваш муж, говорят, сами шли замуж, терпите.
Дочь, кроме денег, привезла ей и билет домой. Они постепенно перевозят вещи обратно в Россию, но мужу Ира не говорит, что уедет навсегда: боится, что совсем убьёт. В Москве она уже присмотрела себе русского мужчину…
Мне всех их, таких, жалко, Анютка. Русские женщины почему-то думают, что все иностранцы богатые и благородные, такие сэры, бароны или виконты старинные. Как в книжках. Золушка и принц. Бывают, конечно, и удачные браки. Но где-то мне попадалась статистика: 99 % смешанных браков распадаются. Как это ни банально звучит, они продавали свою красоту, а за безлюбовность женщина платит очень дорого. Очень. Господи, какая старая истина…
Третья культура
Татьяну Мамонову лишили гражданства и выслали из СССР в Вену 20 июля 1980 года — власти боялись деятельности её «ОПГ» во время Олимпийских игр — за создание и распространение совместно с коллегами самиздатовского альманаха «Женщина и Россия». Сегодня Татьяна живёт в Нью-Йорке, она — профессор Гарвардского и Мичиганского университетов, издаёт три журнала — «Женщина и Земля» (выходит на одиннадцати языках), «Succeеs destime» и «Around the World», одна из лидеров мирового феминистского движения, объездила с лекциями полмира, художница, поэтесса, прозаик, теперь нередко бывающая в родном Питере. Спортсменка, умница и просто красавица.
Татьяна Мамонова:
— Наши авторы не были ни диссидентами, ни порнографами. Они всего лишь, в отличие от парадных «Крестьянки» и «Работницы», рассказывали о реальной жизни советских женщин: в каких условиях рожают, каково быть матерью-одиночкой и что делается в Домах ребёнка. Вместо образа счастливой советской женщины авторы создавали совсем иной, реальный образ — женщины дискриминируемой, унижаемой, на каждом шагу лишаемой человеческого достоинства.
«Второй культурой» называли андеграунд, участников «Самиздата» и «Тамиздата», в отличие от «первой культуры» — официозной, и наша деятельность, казалось бы, должна быть квалифицирована именно так. Но… По свидетельству одной из участниц событий, «вторая культура» приняла альманах в основном хорошо. В политическом диссидентском движении, однако, приветствовали инициативу в основном мужчины; правозащитницы же брезгливо пожимали плечами: мы тут занимаемся серьёзными вещами, а вы — про роддома, церковь, детские сады, пионерские лагеря, матерей-одиночек, семейный быт… Что поделать: борцы всегда в чём-то похожи на тех, с кем борются. Мужской шовинизм был характерен для всего советского общества, и те правозащитницы были его порождением.
