Робин Гиллеспи был типичный репортер. Он вечно выспрашивал, что-то разузнавал, и яркий блеск глаз, осторожность выражений выдавали в нем человека яркого и целеустремленного.
— Можно мне закурить? — спросил он, вытаскивая трубку и потертый кисет из кармана жакета.
— Конечно нет.
Мы замолчали, остановившись под гигантским тисовым деревом, сквозь листву которого проникал свет перед центральным входом в поместье, на прекрасной ровной лужайке, оттененной редкими деревьями, росшими здесь со времен Карла Первого. Ее окружала редкая живая изгородь из медного бука. Здесь располагалась стоянка для автомобилей посетителей (или наших хозяев, таких, как сэр Беркли), и справа, слева и позади замка были сады классического стиля с дорожками, ведущими к озеру.
Мы начали отсюда.
— Этот, — сказала я, — известен как Итальянский сад. Статуи были привезены в восемнадцатом веке, и сад разбивали вокруг них…
— Возможности Брауна, — сказал Робин Гиллеспи, — мне известны, я также знаю, что сэр Беркли отклонил предложение Пенна наполнить заново знаменитый ров. Ваш выдающийся работодатель только что прочитал книгу-гид и обратился ко мне.
— Бедный, — улыбнулась я в ответ.
— Совсем нет. Мне платят за то, что я слушаю. — Он поймал мою руку. — Но я совсем ничего не слышал о вас, с тех пор как вы приехали сюда. Не будем забивать голову историей этих статуй. — Он непочтительно похлопал по мраморной ноге драгоценной Венеры. — Меня больше интересуют взрывы и кровь. — Как бы в оправдание тому, что моя рука сделалась холодной как камень, он опустил ее, держа в своей, в карман своего твидового пиджака.
— Сейчас, Шарлотта, не правда ли?
Я кивнула.
— Говорите! Не отвечайте, что вам нечего сказать! Каждая жизнь как книга.
Я улыбалась, пока мы шли вниз по дорожке. От ласковых солнечных лучей исходило тепло, от мартовских ветров оно было укрыто тщательно подстриженной живой изгородью. Цветы в поместье распускались сначала в этом саду — жасмин и айва, японская груша, тюльпаны и нарциссы, густо засаженные клумбы золотых, пурпурных и белых крокусов. Мраморные вазы были оплетены клематисом и жасмином. Фонтаны представляли собой каскад из раковин с небольшими каменными херувимами вверху. Воздух был наполнен шумом падающей воды и ароматом весенних цветов.
— Вы родились здесь? — быстро спросил Робин Гиллеспи.
— Миль за двенадцать отсюда.
— Так вы и есть та самая Кентская Дева
[1]
, покровительница этих земель?
Я засмеялась.
— Вот именно! Сделано в Кенте, подобно пабу.
— И деревне.
— А как насчет вас?
— О, я северянин. Ближе к болотисто-песчаному Вейкфилду.
— Где тюрьма?
— Абсолютно точно! И прекрасный собор! Но никто никогда не помнит об этом.
— Делайте ваши подсчеты, и мы устроим немного шума вокруг этой нефтяной вышки, — сказала я обнадеживающе. — Вы пришли с индустриального севера, и это все? — Я ждала, что Робин скажет «да». Я хотела думать о Билле лучше, чтобы остаться на его стороне.
— Совсем наоборот, Шарлотта. От кого-то я слышал, что я даже больше против, чем вы.
— Хорошо, — сказала я.
— А теперь давайте о вас, неразговорчивая Кентская Дева.
Я рассказала ему о работе моего отца за границей и как я всегда мечтала вернуться в Англию. О секретарском колледже и о том, как устроилась на работу здесь.
— А что думают ваши родители?
— Ничего. Они вернутся назад в Англию в конце своего турне, и они попросили присмотреть здесь в округе дом для них.
— С местным работающим на нефти центральным отоплением, — сказал он смеясь.
Я вспомнила строгое лицо Билла прошлым вечером и прошептала:
— Я предполагаю, что откуда-нибудь оно появится.
— Но не здесь, Шарлотта. Где-нибудь, только не здесь.
Мы практически приблизились к концу сада. Подъем каменных ступеней оканчивался широкой террасой, увенчанной миниатюрным античным летним домиком из камня, состоящим из плоской крыши, поддерживаемой изящными дорическими колоннами. Без стен. Именно здесь подавали чай в сезон открытых дверей. Там уже стояли железный стол и стулья. Наша дорожка проходила как раз через них по широким каменным ступеням к краю озера. Дикие утки, шилохвостки и лебеди плавали и, изящно ныряя, доставали себе еду. Мы сели рядом на последней ступени, обхватив руками колени, и наблюдали за этими прекрасными птицами. Робин с большим удовольствием потягивал трубку.
— Это мое хобби, — сказал Робин, — наблюдать за птицами.
— Вокруг множество мест, откуда можно наблюдать, — сказала я, — следуя нашему путеводителю, — сюда прилетает большая хохлатая чомга…
— Не говоря, конечно, про серолапого гуся и прекрасную семью цапель. Я знаю об этом от сэра Беркли. — Робин засмеялся. А когда улыбка исчезла, он сказал вдумчивым тоном: — Я предполагаю, что я немного похож на вас, Шарлотта, я всегда мечтал жить в такой сельской местности.
Я кивнула.
И именно тогда, очевидно, и поменялась направленность его вопросов:
— Вечный запах шерсти, Шарлотта? Ах нет, не шерсти, из которой связан ваш прекрасный пуловер, который вы так любите носить, но шерсти необработанной, какой она поступает на заводы?
Я встряхнула головой.
— Я вырос с этим запахом и дал слово, что однажды я повешу мою шляпу где-нибудь здесь, можно сказать, в таком зеленом и прекрасном месте.
Я улыбалась с симпатией. Это как раз была одна из многих фраз, так необходимых для понимания. Солнечный свет мягко отражался в воде, ничего и никого не было вокруг, только тихое и плавное движение птиц. Вертолет выбрал как раз такой момент, чтобы выйти из-за солнца, его двигатель гремел как дизельный поезд, ускоряющий ход при выезде из Пенфордского тоннеля. Самые верхние ветви буков стали раскачиваться подобно рукам танцующего дервиша. Дикие утки быстро исчезли в тень, поверхность озера подернулась мелкой рябью. Внезапно облака закрыли солнце. Прекрасная минута бесследно ушла.
— Продолжим, Робин. — Часы на часовне только что отзвонили полдень. Мы стояли возле домика сторожа у ворот поместья. — Вы видели общественную комнату, различные коллекции, садоводческий департамент и, конечно, конюшни. — Я перечисляла, загибая пальцы, в то время как Робин смотрел на меня, любуясь.
— Не думаю, что забуду что-нибудь.
— Да, вы правы. Но об одном вы забыли тем не менее.
— О чем?
— О жителях, конечно.
Он размахнулся оранжевым кирпичом и бросил его на другую сторону дороги.
