– Извини.
– А теперь объясните толком, что вы все тут делаете, – обратился ко всей честной компании Марко. Но тут опять поднялся галдеж, и он ткнул в Александра пальцем со словами: – Ты излагай.
– А чего это он? – насупилась Лиза. – Именно он главный паникер и водомут. Давайте я?
– Алекс?
Книжник не изложил, а, можно сказать, отрапортовал. Не паниковал, воду не мутил. По факту все рассказал. И все Марко было понятно, кроме одного… Зачем Чак примчался сюда? Просто так дверь бы он выламывать не стал. Значит, что-то почувствовал? Неужели мальчику угрожает опасность?
– Мой пес с каких пор здесь? – спросил Марко у хозяйки дома.
– С утра раннего. Примчался, давай лаять, всех нас разбудил… А вскоре Елизавета заявилась. За нею эти двое. – Она указала на Марианну с Алексом. – Ребенка мне перепугали. Пойду к нему, – и скрылась за дверью, которую демонстративно заперла – все слышали, как дважды повернулся ключ.
– Кстати, то, что Лиза – сестра Николаса, не снимает с нее подозрений, – проговорил Алекс.
– В чем?
– В намерении похитить Яна. А возможно, только усиливает ее намерения.
– Что за человек! – простонала Лиза. – Просто какашка какая-то, а не человек…
– По-моему, он в вас влюбился, – бросил Марко, подозвав Чака. Тот подбежал, прижался боком к его ноге. И стало так спокойно. Его лучший друг рядом. Это ли не счастье?
– Да что ты такое выдумываешь? – возмутился Алекс.
– Ты придирчив только к тем, кто тебе нравится.
– Мне дела нет до этой женщины!
Марко отмахнулся и, взяв Чака за поводок, направился к калитке. Теперь можно и делом заняться. Фернандино Солью, я иду за тобой.
Глава 3
Она сидела на подоконнике и курила крепкий «Кент», жадно затягиваясь и выпуская дым через нос.
– Три года держалась, – вздохнула Елизавета, затушив сигарету в железной крышке от банки с солеными огурцами. Сама банка стояла рядом с ней. Лиз периодически забиралась туда пальцами, хватала корнишон и отправляла его в рот.
– Хочешь? – спросила она у Мари, протянув ей огурчик. Та отрицательно мотнула головой. – И правильно, потом обопьешься… А утром отеки, мешки под глазами…
Елизавета, повертев пачку «Кента», решительно достала из нее еще одну сигарету.
– Выкурю эту, а остальные выброшу…
– Ты прости меня за недоверие, – впервые заговорила Марианна. Она молчала всю дорогу до дома, и дома, пока Лиза раскуривалась и жевала огурцы, тоже.
– Я привыкла. Но от тебя не ожидала. Думала, у нас духовная связь.
– Когда-то из-за моей доверчивости погибли самые близкие мне люди. Едва я вспомнила об этом, как у меня крышу сорвало.
Елизавета подняла голову вверх.
– На месте она вроде.
– Это русское выражение, я перевела его. Снесло крышу, это значит: я потеряла над собой контроль.
– Твоих родителей убили, я знаю.
– Кто сказал? Алекс?
– Я вижу тебя и чувствую твою боль. Не потому, что экстрасенс. Просто ниточки наших душ Николасом связаны. Поэтому думала, что ты так же чувствуешь мою. Допустить, что я могу причинить вред ребенку… Я, мать, которая потеряло свое дитя двадцать лет назад…
– Ты могла это и выдумать.
Елизавета схватила свою котомку, вытряхнула ее. На пол посыпались тряпочки, пара платьев-маек, одно вчерашнее пестрое, второе в горох, носки, комплект спортивного белья, платочек ситцевый, щетки для волос и зубов, влажные салфетки, жвачка, какие-то камни… А сверху свалилась маленькая шкатулка. Лиз взяла ее, раскрыла. Внутри оказался завиток золотистых волос, помещенный в пакетик, пингвиненок из «киндерсюрприза» и выцветшая фотография. Ее женщина протянула Мари со словами:
– Вот он, мой мальчик.
– Хорошенький какой… На тебя похож.
– Да, мамин сын, – печально улыбалась она. – От папы ничего не взял. Поэтому он сомневался, что от него я родила ребенка. Что девственницей досталась и ни разу себя не запятнала, не важно. Родственникам я не нравилась. Молодая, необразованная. Да еще дурная кровь – дед в свое время многим жизнь испортил, да и папаша от него не отставал. Выгнал меня мужчина моей мечты с маленьким ребенком из дома. Сказал, вали к тому, от кого нагуляла… – Сигарета догорела до фильтра, но Лиз этого не замечала, теребила ее в пальцах. – Зима была. В Албании она суровой бывает. Пойти мне, как понимаешь, некуда было. В бункерах ночевала. Энвер Ходжа, наш коммунистический диктатор, настроил их по всей стране. Бомбежек боялся. Но там только от снега да ветра спастись можно, от холода нет. Простыли мы оба. Но я выкарабкалась, а сынок мой не смог…
– Что, никаких ночлежек не было? Приютов?
– Албания до сих пор одна из беднейших стран Европы, а в девяностые она погрязала в нищете и разрухе. Кто не сбежал, выжил благодаря взаимовыручке. Албанцы – семейственный народ. Держатся вместе. Меня же моя семья знать не желала. Сейчас, конечно, я к матери на коленях бы приползла, лишь бы спасти ребенка. Но тогда была дурой малолетней. Мне всего восемнадцать, я несчастная, брошенная, обиженная на весь свет…
Марианна встала со стула, подошла к Лиз и крепко ее обняла.
– До сих пор простить себе не могу, – всхлипнула она, положив голову на плечо Мари. – И матери не простила… И сестре старшей. За то, что отвернулись от меня. И не вспоминали обо мне, не искали… Только Ники. Он пытался. Но нашла его я. Увидела сюжет по телевизору о хоре мальчиков из монастыря «Черный крест». И узнала в одном из них брата…
Елизавета наконец затушила окурок. Взяв крышку и пачку сигарет, спрыгнула с подоконника и направилась к раковине. Там залила импровизированную пепельницу водой, затем выбросила, вместе с сигаретами.
– Почему ты не родила еще? – спросила Мари.
– Ты бы знала, как я мечтала забеременеть. Не в свой наркоманский период, конечно. Тогда я была полна боли и хотела только одного: ее заглушить. Потом, когда с цирком моталась и спала со всеми подряд… Мне было все равно, от кого рожать. Главное, чтобы это случилось. Был у меня сынок от любимого мужчины и, как мне казалось сначала, очень достойного: красивого, умного, сильного. И что? Этот человек меня предал, в результате чего я потеряла свое дитя. И я поняла, главное – это мать. То есть я. А мужчина может быть любым, я не беру дебилов и уродов – такие в мою постель не попадали, потому что от него мне нужна лишь капля семенной жидкости.
– Не получилось забеременеть?
Лизавета покачала головой:
– Но если б такое случилось, я выносила бы. Пусть для этого пришлось бы лежать двадцать четыре часа в сутки. И любого бы оставила, дауна, олигофрена, церебральника, слепого, глухого, без ног, рук… – Она снизу вверх посмотрела на Мари. Роста в Лиз было от силы сто шестьдесят сантиметров. – А вы с Алексом решили, что я здорового и красивого ребенка в лесу бросила?
