– Нечего нас сравнивать, – вскипел итальянец. – Против меня ни единой улики.
– Против Мэда тоже. Только ваши показания.
– А их мало?
– Да. Его слово против вашего.
– Он ненавидел Даниеля.
– Он ревновал вас к нему, – поправил Марко. – И да, это мотив. Но… Мне почему-то кажется, что вы обманули меня, когда уверили, что не вы оставили синяки на теле Дарли.
– Почему это?
– У Даниеля была маленькая ручка. Пальцы короткие, почти женские. У вас же длинные, пусть и тонкие. Пятерня крупная. Именно такая оставила отпечатки на шее Мэда.
– Что ж вы сразу не сказали? – с некоторой обидой пробормотал Джакомо. Типа, я тут уже ручки потираю и, задрав голову, хохочу, точно злодей из детской комедии, думая, что провернул свой дьявольский план, а оказывается… Мне не поверили!
– Зачем вы оговорили Мэда?
– Я думаю, это он убил моего мальчика…
– Когда мы беседовали с вами первый раз, вы не высказывали такого подозрения. Почему?
– Тогда я был раздавлен горем… Не мог адекватно оценивать действительность. Мне казалось, никто не может желать смерти Даниелю… Но, подумав…
– В списке еще есть кто-то, кроме Мэда Дарли?
– Сейчас у меня другая стадия… Теперь я подозреваю всех!
Машина въехала на обширную площадь перед монастырскими воротами. Сегодня экскурсантов в «Черный крест» не привезли, туристы посещали монастырь не каждый день – только три раза в неделю, поэтому площадь была полупустой. Ни автобусов, ни люда. Даже живности нет. Псам, котам и птицам сейчас нечего тут делать. Никто не покормит. То ли дело в туристический день. Тут и рыночек работает, и экскурсанты приезжают с гостинцами – отдают то, что не съели в автобусах за завтраком.
Поэтому обгоревшее дерево так и бросилось в глаза. Что же с ним будут делать теперь? Выкорчевывать? Или оставят, придумав легенду о том, как дерево поразила молния? В любом случае жаль платан. Красивый был. А сколько простоял!
Чак загавкал, напоминая о том, что им выходить. Марко открыл дверку. Пес спрыгнул на брусчатку и припустил к дому.
– Я оставил на шее Мэда отметины, – сказал Джакомо выбирающемуся из салона Марко. – И бросил его в бессознательном состоянии…
– Я вас услышал.
– Если он убил Даниеля, вы сможете это доказать и без моего лжесвидетельствования, не так ли?
Марко ничего не ответил. И вдруг поймал себя на мысли: я не раскрою это преступление. Как и то, другое, совершенное почти одиннадцать лет назад. Само место, святое, намоленное, как будто скрывает все тайны…
Чтобы защитить тех, кто обитает на нем?
* * *
Снова внутренний дворик. Лавочки, фонтанчик, птички, в нем купающиеся. Огромный платан… Только тень от него иная, что неудивительно, солнце в этот час подбирается к западу, опускается ниже и светит не сверху, а сбоку. Платан – уже не гигантский зонт, накрывающий весь двор, а линии и пятна, расчеркивающие его и мечущиеся по нему, если дует ветер.
Из-за двери показался аббат. В руках поднос, на котором прозрачные чашки, в них жидкость желтоватого цвета. От чашек идет пар. Зеленый чай, понял Марко.
Иван поставил поднос на каменный вазон. В нем только земля, никаких цветов. То ли погибли, то ли не сажали, чтобы использовать его в качестве столика.
– Написали заявление? – спросил Марко.
Аббат, подав ему чашку, ответил:
– Не стал. У полиции сейчас другие заботы.
– Поджог этот можно расценивать как акт вандализма. Дело завести нужно все равно.
– Если вы так считаете…
– Почему мне кажется, что вы знаете, чьих это рук дело?
Иван не дрогнул. Чашка, которую он снимал с подноса для себя, даже не качнулась. Но Марко еще при прошлой беседе заметил, что выдает аббата. Это ухо. Как это ни странно… Левое. Оно чуть оттопырено. И живет как будто своею жизнью. Когда Иван волнуется, ухо подергивается.
– Она вернулась, да?
Это был такой отчаянный блеф, что Марко поразился, когда он сыграл.
У Ивана не только ухо пришло в движение, уголки рта вниз поползли. А еще мизинец задрожал. Но это уже замечалось за аббатом.
– Расскажите мне все, Иван. Вам легче станет. Да и я смогу наконец отделить зерна от плевел и в случае чего оказать вам помощь…
– Она вернулась, вы угадали! – выдохнул он и поставил чашку на поднос, чтобы не расплескать чай.
– Как ее зовут? – Марко только предполагал, что речь идет о женщине, родившей Яна.
– Лавиния. Но она называла себя Лав.
– Цыганка?
– Да. Но не из этих… грязных побирушек. Гордая, красивая, породистая. Из семьи баронов. Ее родители и брат погибли во время войны в Косове. Она одна осталась. Тогда ей едва исполнилось шестнадцать. Вышла замуж, чтобы выжить. За мужчину значительно старше себя. Когда муж умер, вложила деньги, что ей в наследство доставались, в эзотерический салон. Набрала медиумов, гадалок и экстрасенсов.
– Как же вы умудрились с нею познакомиться?
– Явился для беседы. К Лавинии стали похаживать прихожанки нашего храма, проводить всякие обряды, а это крайне отрицательно воспринимается церковью…
– Вы влюбились в нее… – Марко не спрашивал, а утверждал.
– Нет, я поплыл. Так наши мальчишки из хора говорят. Поплыл. Утратил жесткость. Был пломбиром, который только что из морозилки достали. Прочное, ледяное мороженое, не то что откусить, не прикоснуться к нему. Но поплыло оно… Размякло, потекло, размочило вафельку…
– Она вас соблазнила?
– Да. Мы, священники и монахи, в общем мужчины, давшие обет безбрачия, в глазах женщин становимся самыми желанными объектами для соблазнения. Как будто в каждой представительнице слабого пола живет бес, толкающий их на разврат. Но мало самой греху предаться, надо еще вовлечь в это «чистого».
– Сколько длились ваши отношения?
– Не было отношений. Я единожды поддался искушению.
– И Лавиния забеременела?
– Да! Но я был уверен, что не от меня. Я бесплоден. Этот диагноз мне поставили врачи. Поэтому, когда Лав сказала, что я стану отцом… – Иван развел руками. – Я послал ее. Да-да, именно так! К черту, представляете? Для меня было огромной болью осознание того, что я никогда не стану отцом. Но я смирился. А тут она… будто издевается.
– И что потом?
– Она уехала. Вернулась уже с мальчиком. И он, как она считала, был похож на меня… Но я-то знал свой диагноз!
– Странно это слышать от человека, который поклоняется тому, кто ходил по воде и превращал воду в вино.
– Вот и она так говорила. – Иван взял-таки чашку и сделал жадный глоток. Благо, чай успел остыть. – Что я должен верить в чудо.
