Прошло чуть больше года, а я из самого презираемого существа в Третьем рейхе – еврейской рабыни, сбежавшей от поезда в Польшу, – превратилась в одну из самых ценных его гражданок: я стала беременной арийской домохозяйкой. Все относились ко мне внимательно и с уважением. Если бы только они знали, кто я на самом деле! Если бы они догадались, что за новая жизнь во мне растет!
Все это безумие сделало меня немного неуравновешенной.
Каждый день я смотрела на американские самолеты, пролетавшие над Бранденбургом по пути к Берлину. Небо казалось огромным экраном, по которому шел какой-то художественный фильм о войне – словно утки, косяками пролетали самолеты, поднимались ввысь черные облака дыма от зенитного огня. Я мысленно желала своим небесным спасителям скорой победы. Когда какой-нибудь американский пилот падал, мое сердце разбивалось вместе с ним. Каждый раз я молилась, чтобы у него был парашют: от печальной мысли о том, что он мог погибнуть, у меня ныли кости.
Появление войск Альянса, реальная возможность победы над Германией, осень и новоприобретенное чувство безопасности заставили меня снова задуматься о том, о чем я так долго старалась не вспоминать: о еврейских праздниках, об отце, о сестрах, о маме, о всех моих венских родственниках. Где они были? Были ли они живы? Страдали ли без меня так, как страдала без них я?
Как-то раз, когда я в одиночестве готовила и убиралась под Би-би-си, я неожиданно осознала, что вместо новостей слушаю сообщение, предназначенное лично мне. Это была часть проповеди, подготовленной главным раввином Великобритании Герцем к наступающим праздникам Рош Ха-Шана и Йом-Кипур. Выступал он по-немецки.
«Все мы искренне сочувствуем остаткам наших живших в нацистских странах братьев, что бредут по тенистой долине смерти», – говорил раввин.
Это о нас, поняла я. Это мы, я и мой ребенок. Но почему он говорит «остаткам?» Неужели больше никого не осталось? Неужели все остальные мертвы?
«Их верные друзья по всему миру вспоминают их в молитвах и ждут того часа, когда страна тирана будет повержена, а его бесчеловечные планы – порушены».
Они помнят нас, подумала я. Наши братья и сестры вспоминают в молитвах тех, кого ищут и выслеживают, тех, кто укрылся во тьме. Нас не забыли.
«Я знаю, что все слушающие меня евреи теперь, в преддверии Судного дня, присоединятся ко мне в древней молитве. Помяни нас для жизни, Царь, любящий жизнь, и запиши нас в Книгу жизни ради Себя, Бог жизни!»
Вернувшись домой, Вернер спросил, почему я плакала. Кажется, я сказала, что из-за беременности у меня часто меняется настроение. Я была готова на все, чтобы не обременить мужа моими настоящими мыслями в канун Рош Ха-Шана 1943 года.
Примерно на шестом месяце беременности, зимой 1944 года, меня охватила сильная тоска. Вернера это обеспокоило: он предпочитал видеть меня радостной и счастливой.
«Я так скучаю по дому», – плакала я.
Не задумываясь ни на секунду, он сказал: «Собирайся».
Вернер поехал на велосипеде в Арадо, рассказал им, наверное, что разбомбили дом его матери, ее эвакуировали, а дом взломала банда дезертиров, которые все украли и разбили все окна, и теперь ему нужно съездить подать заявление в полицию, ему поверили – и мы уехали в Вену.
Все было так же, как раньше, и все-таки по-другому. Австрийцы начали страдать.
Их собственный диктатор из Линца оказался отнюдь не гениальным военачальником, как все думали в 1941-м. Люди теряли сыновей и подвергались бомбардировкам. Когда армия, как нож в масло, входила в беспомощные, беззащитные страны, все были довольны, но, голосуя за Аншлюс, никто и не думал, что их ждут Жуков, Эйзенхауэр и Монтгомери.
Это была уже вторая наша с Вернером поездка в Вену. Я не спеша шла по Рингштрассе, пытаясь вызвать в себе воспоминания из детства. Полиция все оцепила: Гитлер должен был остановиться в отеле «Империал», и ожидался массовый митинг.
Ко мне подошел полицейский. У меня все внутри сжалось. Горло пересохло. Меня заметила фрау Вестермайер, подумала я. Она выполнила свою угрозу позвать полицию.
«Здравствуйте, мэм. Советую вам пройти вон там, – сказал он, – дело в том, что в самое ближайшее время здесь соберутся огромные толпы. Даме в вашем положении не стоит попадать в давку».
Я отошла на несколько кварталов и стала ждать толп, но они так и не появились. Думаю, местные нацисты испугались, что, увидев пустые улицы, фюрер разозлится и выместит недовольство на них, и привезли несколько автобусов школьников. Детей проинструктировали кричать: «Wir wollen unser Führer sehen!» – «Мы хотим видеть нашего фюрера!» – чтобы этому безумцу «пришлось», словно особе королевских кровей, показаться на балконе.
На следующий день мы с Вернером встретились в кафе с Пепи. У моих мужчин сложились какие-то собственные отношения – не дружба, а скорее что-то вроде альянса. Все мое венское окружение восхищалось Вернером за то, что он регулярно поставлял Кристль ставшие очень популярными сувенирные шарфики с принтами. Теперь о помощи пришлось просить Пепи.
Выглядел он ужасно: он казался еще старше, чем обычно, одежда сильно износилась. «Многие дезертируют, – тихо рассказал он. – И чем хуже идут дела на фронте, тем более жестоко режим относится к своему народу. Дезертиров ищет полиция и даже СС. Молодого мужчину не в форме могут забрать в любой момент».
Я еще никогда не видела его таким мрачным и испуганным.
«Что мне делать, когда меня остановят и потребуют объяснить, почему я не в армии? Вытащить голубую карточку, где указано, что я освобожден от призыва, потому что являюсь евреем?»
«Тебе нужно освобождение», – задумчиво подытожил Вернер.
«Да».
«Официальное…»
«Которое я мог бы носить с собой…»
«В котором было бы указано, что ты занят на какой-нибудь важной для войны работе».
«Да. Точно».
Мы сидели в кафе и напряженно думали. Потом Вернер сказал: «Достань фирменные бланки страховой компании твоего отчима. И еще образец подписи директора».
«Нужна еще печать, – нервно добавил Пепи, – из Министерства труда, Министерства внутренних дел или…»
«Это не проблема», – пожал плечами Вернер.
Пепи безрадостно рассмеялся. «Не проблема? Мой дорогой друг, сейчас все – сплошные проблемы».
«Вернеру можно доверять, – пообещала я. – У него золотые руки».
Когда мы вернулись домой, Вернер принялся за дело. Он купил несколько готовых печатей с датами, номерами, надписями вроде «Принято с благодарностью» и так далее. Потом он убрал некоторые буквы с одной печати, вырезал новые из другой, вставил новые буковки в первую печать – и таким образом получил печать с нужным текстом. С помощью крошечных долот и ножей Вернер вырезал печать нужной формы, а потом щипчиками поставил в нее нужные буквы и дату. В Арадо он напечатал справку на форме, которую Пепи достал в компании, где работал господин Хофер. Он написал, что доктор Йозеф Розенфельд был Unabkmmlich – занят – выполнением важнейшей работы в страховой компании Донау. Потом Вернер подделал подпись директора. Наконец он поставил на справку удивительно правдоподобную, совершенно официальную на вид печать, отодвинул листок подальше и, сощурившись, критически осмотрел свою работу.
