– Я не оставлю моего ребенка одного!
– Оставите. Потому что если вместо меня сюда явится милиция, то с вами никто даже разговаривать не будет. Ваш сын окажется в камере, и вы, к слову, тоже. В другой.
– Так вы здесь для чего? Разве не для того, чтобы в милицию сообщить?!
– Я обязан. Но будет лучше, поверьте, если я сначала сам разберусь во всем. Оставьте нас с Никитой, прошу вас.
Она, поколебавшись, ушла, одарив в дверях сына взглядом, полным такой любви и такого страдания, что детективу сделалось не по себе. Перед лицом этих двух людей, преступивших закон, он почувствовал преступником – себя.
– Мама о тебе очень заботится… – закинул детектив на пробу другую тему.
– Слишком заботится.
– Ты единственный ребенок?
Никита посмотрел на дверь кухни, затем негромко спросил: «Мама, ты тут, за дверью?» Ответа не последовало, и мальчик встал, открыл дверь. За ней никого не оказалось. «Мам, иди в комнату. Не подслушивай!» – проговорил Никита в темное пространство коридора, после чего снова закрыл дверь кухни, на этот раз поплотнее.
– В том-то и дело! – проговорил он, усевшись на место. – Мама решила посвятить свою жизнь мне… Это колоссальный груз. Вряд ли вы представляете, о чем я, но… В общем, груз. А с другой стороны, мне без нее никак…
– Понимаю.
– Не думаю, – усмехнулся мальчик. – Вы никогда не были вампиром… Вам никогда не нужна была человеческая кровь для того, чтобы выжить! Как вы можете меня понимать?! К тому же на нашей совести смерть одного из тех людей, у которых мы позаимствовали немножко крови… Я подслушал, мама вам рассказала, так что вы в курсе, как вышло, что у него мы не немножко позаимствовали. Я знаю, это дело подсудное. Вы частный детектив, я понял, то есть вы меня арестовать не можете. Но вы сообщите в милицию, это ваш долг. И завтра за нами с мамой придут, верно?
Кис смешался и не ответил на вопрос.
– Пусть приходят, – продолжил Никита. – Все равно это не жизнь. Мама просто не понимает, не хочет себе признаться, что так больше продолжаться не может… Что ей самой будет легче, если я исчезну… Извините, я не слышал, как вас зовут?
– Алексей… Или Алексей Андреевич, если тебе нравится по отчеству. Или просто Алеша, если хочешь. И можно на «ты». У тебя совсем другие отношения с внешним миром, поэтому я оставляю тебе право выбрать то обращение, которое тебе больше нравится.
– Надо же, – усмехнулся Никита, но не пояснил, что имел в виду. – Ладно, раз вы предложили, то я буду вас звать Алешей… Я очень далек от всех социальных иерархий в моем одиночестве. Для меня они не существуют, хоть по возрасту, хоть по положению… Как ты верно выразился, у меня «совсем другие отношения с внешним миром»! – и он снова усмехнулся.
Алексей немного удивился словам о социальной иерархии, предполагающим определенную образованность. Никита приметил его удивление.
– На самом деле я много читаю в Интернете о разных науках, и книги тоже, на разные темы… Я, знаешь, как монах в келье, укрывшийся от мира. Хотя не добровольно… И мне остается только читать свитки, Алеша.
– Ты совсем не выходишь на улицу днем?
– Я пробовал. На меня так смотрели, что я… В общем, четырех попыток мне хватило.
…И четырех попыток самоубийства, как сказала его мать.
Алексей снова вспомнил слова Александры о «тюремном костюме» – о нашем теле (не нашем!), нам не подвластном. Кто, по какому праву наделил Никиту больным телом? Кто, по какому праву назначил ему так страдать? Почему он? А если бы, к примеру, у них с Сашей родились дети, больные порфиризмом?!
Думать об этом было столь невыносимо, что Кис немедленно прогнал жуткую мысль.
– Так что мои контакты с внешним миром не состоялись, – продолжил Никита, улыбнувшись. – К нам тоже никто не ходит, что понятно. Отчего каждый человек, пришедший в мой мир, редкий гость… И драгоценный. Как ты. Я очень, очень давно не разговаривал ни с кем, я даже не могу вспомнить, как давно! Кроме мамы, конечно…
Он помолчал, и Алексей его не торопил.
– Я еще прошлой осенью прочитал в Интернете, в статье одной, что тот человек умер… – вновь заговорил Никита. – Маме я не сказал, она действительно не знала, она вас не обманула! И я все время ждал, что к нам придут из милиции… Но никто до сих пор не пришел, хотя уже более полугода протекло… Я почти поверил, что та ошибка нам с мамой простится. Мы ведь не хотели, не намеревались его убить!.. Но все же убили… И я все равно ждал, что за нами придут. И, знаешь, я рад, что пришел именно ты, Алеша. Ты пришел как друг… Которого у меня никогда не было. Ты не станешь валить нас на пол, заламывая руки!.. Я по телевизору видел, как это делается.
Он снова улыбнулся, но Кис видел, сколько горечи и отчаяния в улыбке этого юноши-вампира, сколько в ней боли… На ее фоне все наши проблемы кажутся капризами избалованных снобов – перед этим страданием наши несчастья могут быть лишь заключены в кавычки: мы все, все – мы не имеем даже представления, что такое несчастье!..
Сдать его на Петровку, как он намеревался? Но Никита просто умрет, и все! Он сдохнет, как голодный пес, без столь необходимой ему дозы свежей крови! И его мать, Антонина Антоновна, сгинет, если на этом свете больше не будет ее сына…
По всему выходило, что если детектив последует букве закона, то совершит двойное убийство!
Такие ситуации возникали в его практике крайне редко, но все же случались, и он ненавидел их, ненавидел! Они раздирали его душу и совесть на клочки, на мелкие клочки, каждый из которых был помечен знаком отчаянного сомнения!
– Никита… Я тебя расспрашивал, потому что, признаюсь, хотел убедиться в том, что твой интеллект работает исправно…
– Я догадался, – улыбнулся паренек, на этот раз широко, и Алексей заметил, какие у него больные, красные десны и мелкие, острые зубки, которые портили его в общем-то довольно красивое лицо едва ли не больше, чем пятна…
Ко всему тому, что Никита уже имел в качестве болезни, это было как-то особенно… еще более несправедливо!
– Ты умный мальчик, – внутренне подобрался детектив, стараясь не идти на поводу непереносимой жалости, – ты понимаешь, что я должен был в этом убедиться.
– Конечно, не напрягайся, Алеша!
– Кроме того, я должен знать, как у вас с мамой… В смысле, кто из вас принимает окончательные решения. Когда ты был маленьким, их принимала, разумеется, твоя мама. А сейчас?
– Ты задал мне непростой вопрос.
– То есть ответ неоднозначный?
– Да. По инерции решения принимает, конечно, мама… Но если мне нужно на чем-то настоять, то она мне уступает… Ты знаешь, Алеша, что больной ребенок становится для матери центром ее вселенной? Ты когда-нибудь слышал об этом, читал?
