Ладно, подумал я, невелика беда. Рано или поздно появится какой-нибудь поезд. Если он тут все-таки остановится, сяду, доеду до конечной станции, уж там-то расписание наверняка будет. Заодно прокачусь, поглазею в окно. А до моря завтра доберусь. Или послезавтра. Успеется. Я тут надолго.
Я прогулялся вдоль рельсов до ближайшего инжирного дерева, сорвал несколько фиг. Они еще не поспели, но мне это даже понравилось: сладости в незрелых плодах было меньше, а аромата гораздо больше. Потом вернулся на вокзал, в смысле, к развалинам бетонной будки. Исследовал ежевичные кусты, нашел несколько ягод, спекшихся до состояния изюма, прожевал, проглотил. Спрятался под навес, решив, что жалкое подобие тени – это гораздо лучше, чем полное ее отсутствие. Полез в карман рюкзака за сигаретами и наткнулся на камешек, который подобрал этой весной на берегу Балтийского моря. Подумал: вот и хорошо, очень кстати, станция Луччана – подходящее место, чтобы его отпустить. Вот уж где он точно не чаял оказаться.
Это еще одна игра из тех, о которых никому в здравом уме не станешь рассказывать. Я придумал ее давным-давно, в дошкольном детстве, когда родители возили меня в Крым, но по-настоящему оценил только годы спустя. Правила просты: оказавшись в лесу, на вершине горы или на морском берегу (на самом деле, абсолютно все равно, где, хоть в соседнем дворе) надо подобрать камень и носить его в кармане, пока не попадешь в другой лес, на другую гору, к другому морю – чем дальше от первоначального места, тем лучше. Там камень следует отпустить на волю, в смысле, положить на землю и уйти или просто отвернуться, чтобы не мешать ему осваиваться.
В детстве эта игра казалась мне прекрасным поводом набивать карманы красивыми камешками, а потом, когда надоест, понемногу от них избавляться; повзрослев, я научился понимать и ценить сам жест. Казалось бы, нет ничего проще – сунуть камень в карман, отправиться по своим делам, а через несколько месяцев выбросить находку. Но при этом, с точки зрения камня, происходит нечто совершенно невозможное. Неподвижность – неотъемлемая часть его природы, можно сказать, фундамент бытия, и вдруг появляюсь я, перемещаю его на огромное расстояние и оставляю в месте, оказаться в котором у этого камня, по идее, не было никаких шансов.
Честно говоря, я не уверен, что камням это действительно нравится. Но если бы я сам был камнем, я бы, пожалуй, обрадовался такому повороту. Чего уж там, я бы и на своем месте обрадовался, если бы вдруг объявился некто способный сделать для меня невозможное – то есть, то, что в силу моей природы кажется невозможным мне. Страшно, конечно, но мы, люди, так по-дурацки устроены, что все мало-мальски интересное и важное кажется нам страшным, по крайней мере, поначалу. Надеюсь, у камней такой проблемы нет.
Я аккуратно положил камень между шпал, вернулся под навес и закурил. Благодушно подумал, что для полного счастья мне сейчас не хватает только журчащего в кустах родника. А еще лучше – поезда. Чего мелочиться.
Все золото дорог Лейна отдал бы сейчас за приближающийся стук колес, – я не сказал это вслух, а только подумал. И тут же поспешно прикусил тот невидимый язык, который принимает участие в безмолвном проговаривании мыслей, потому что услышал, как загудели раскаленные рельсы, а несколько секунд спустя увидел на горизонте точку, которой предстояло превратиться в поезд, следующий – что у нас там в той стороне? Определенно Бастия – ага, значит, следующий из Бастии в Аяччо. Похоже, мне повезло.
Насколько мне повезло, я понял уже в вагоне, когда взглянул на расписание, висевшее у входа в кабину машиниста. Предыдущий поезд был два часа назад, следующий – только через три с половиной, еще один, последний на сегодня, около шести вечера. И это все. Я-то наивно полагал, они примерно раз в полчаса ходят, знал бы страшную правду, и ждать бы, пожалуй, не стал.
Надо же, какая засада с этими поездами, думал я, лихорадочно пытаясь сообразить, как далеко могу позволить себе заехать, чтобы иметь возможность сегодня же вернуться в отель.
С другой стороны, почему, собственно, сегодня же? Куда спешить? Плавки и какие-то деньги при мне. Ночь, если что, можно провести на пляже, когда-то мне это нравилось. А завтра рано утром – обратно. Отличная может получиться вылазка. Знать бы еще наверняка, какие из этих станций – приморские города. Вот, к примеру, Бастия – порт, это да, но я-то сейчас еду в другую сторону. Аяччо вроде бы тоже на море. Или нет?
[28]
Черт, не помню. А вот Кальви – точно. Эдо говорил, это город на западном побережье. Ну, значит, решено.
– Кальви, – твердо сказал я кондуктору, который явился, чтобы взять с меня плату за проезд.
Он кивнул, выдал билет, безошибочно опознав во мне новичка, сказал что-то вроде: «Корреспондесьон Понте-Лечча», – и я сразу вспомнил, ну да, точно, будет пересадка, Эдо еще рассказывал про поезд из Кальви, который всегда приезжает в Понте-Леччу с опозданием. Отлично, значит, я и в Понте-Лечче побываю, недолго, конечно, зато в первый же день. Может, после этого перестану, наконец, париться, что поселился не в том городе, на который указал жребий. Отсутствие отелей – серьезная причина отступить от правил, но прежде я никогда так не делал, и теперь чувствовал себя шулером.
Чего только ты не выдумаешь, лишь бы, не дай бог, не получить от жизни чуть больше удовольствия, чем привык, – укоризненно сказал я себе после того, как заперся в туалете и вылил щедрую порцию холодной воды на разгоряченную голову. И ехидно добавил: – Ты теперь еще объяви, что воду из крана нельзя пить!
Вообще-то, конечно, не стоит, – вздохнул я, – но нет правил без исключения. И припал губами к антисанитарному источнику влаги. Прополоскал рот и горло, выплюнул воду, прислушался к своим ощущениям, махнул рукой и сделал глоток. Чего уж там, я бы сейчас, пожалуй, даже из лужи в форме козлиного копытца напился, да откуда здесь взяться лужам, тем более, сказочным.
Всего четверть часа назад я и вообразить не мог, что скоро замерзну, и какое же это было наслаждение – дрожать под ледяными струями кондиционированного воздуха, обнимать себя обеими руками, растирать предплечья и бока, прижиматься лбом к теплому от раскаленного наружного воздуха оконному стеклу и смотреть, смотреть во все глаза на открывшееся мне великолепие.
Отель, где я поселился и в окрестностях которого уже успел побродить, стоял на унылой равнине, горы только смутно синели вдалеке и выглядели как небрежно нарисованный театральный задник. А теперь они были всюду – впереди, позади, справа и слева, и так близко, что, кажется, если бы удалось открыть наглухо задраенное окно, можно было бы погладить их колючие лесистые склоны.
Наверняка простужусь, думал я, но не с тревогой, а почти с восторгом, потому что люблю это состояние – жар, озноб, обманчивая лихорадочная ясность рассудка, мутная красноватая темнота под веками, тело тяжелеет и одновременно истончается, так что я начинаю ощущать, как сквозь него течет время, а сновидения приходят, не дожидаясь, пока я засну – чего еще желать. При этом я, как назло, почти никогда не болею, разве только какой-нибудь особенно лютый грипп подхвачу – раз в пару лет, не чаще. Но нынче у меня неплохие шансы, решил я, просто прекрасные, теперь или никогда.
