– Обуваться не будем – бесполезно, – скомандовала Маришка и на ощупь сдернула с гвоздя что-то жестяно грохочущее: – Пошли. Это отцова плащ-палатка старая, накроемся ею – нас и цунами не прошибет.
Однако любому цунами было далековато до того ливня, который обрушился на них на улице! Посередине неслись глинистые потоки, в которых то и дело отражались высверки молний. Пришлось идти по обочине, вцепляясь босыми пальцами в траву. Только так можно было не поскользнуться, не упасть. А рухнешь в эту жирную скользоту – не скоро встанешь.
– Смоет все на огороде к чертовой матери! – прокричала Маришка в самое ухо Ирине: дождь бил по дождевику, словно горохом в пустое ведро сыпал. – Годовая норма осадков выливается, не меньше!
Ирина прыснула в душную, сырую мглу. Крестьяне!.. Дождя не было – плохо, дождь пошел – опять неладно. Не придется ли им теперь еще и с наводнением бороться, возводя под руководством Петра какую-нибудь дамбу вокруг Вышних Осьмаков? Может, они уже приговорены пожизненно спасать эту забытую Богом деревушку? Ну что ж, Ирина ничего против этого не имеет: в том случае, конечно, если…
И вдруг она поняла, что ей совершенно не хочется продолжать дело, ради которого сюда приехала. Всю жизнь не хватало денег, ужасно не хватало! Думала, что внезапно свалившееся богатство, на которое, как считала, имеет полное и неоспоримое право, поможет решить все ее проблемы. Сделает красивой, нарядной, счастливой! Ну, насчет красоты все как-то само собой уладилось, нарядной можно быть и в простеньком, деревенском, трижды обмотанном вокруг стана платьишке и даже вовсе без оного, а что касается счастья – оно тем более не в деньгах!
«А может, сказать ему? – подумала, замирая от страха. – Взять и сказать! Он так иногда смотрит, будто… – Усмехнулась. – Будто тоже видел меня во сне. Ну я же красивая, я же очень красивая, он просто не сможет…»
Надежда робко затрепетала в сердце.
– Интересно, а где Петька? – пробормотала Маришка, на миг высовывая свой дерзкий носик наружу и тут же снова ныряя под плащ. – Что тут можно надежурить, интересно знать? Явно же, что погасило все пожары на свете, шел бы домой, так нет…
Тут Ирина остро позавидовала Брунгильде. Она ведь тоже замкнута на одной навязчивой идее, но у окружающих это вызывает только умиление и сочувствие. А вот когда Ирина вчера подлетела к Сергею, чуть не крича криком от страха за него, на нее все так выпялились… И он сам прежде всего!
– Смотри, темно, – Маришка прервала ее невеселые мысли, увесисто подтолкнув в бок. – У деда окошко не светится. Спит. Значит, все в порядке. Пошли обратно?
Да, в мокрой тьме – ни огонечка. В небе снова сверкнуло, высветив очертания убогого, покосившегося домишки.
– А у него дверь настежь, – рассмотрела глазастая Брунгильда. – С ума сойти, небось в сенях море разливанное! Пошли прикроем. Дедуль, ты спишь? – крикнула, ощупью взбираясь на скользкое, словно бы салом намазанное крыльцо и втаскивая за собой Ирину. – Надо дверь запереть, тебя ж зальет!
В сенях было воды по щиколотку, не меньше. Гнетущий запах сырости, старости, затхлости, почему-то свежеразрытой земли. И еще было холодно-холодно – холодней даже, чем на улице!
– Надо печку затопить, – пробормотала Маришка, бестолково шаря по стенам сеней в поисках двери. – Небось в дровянике еще есть… А черт, руку занозила! Клин блинтон, да где же эта дверь?!
Как всегда, магическое слово помогло незамедлительно: что-то заскрипело, тяжело поползло. Ирина тревожно сощурилась: новый запах, да какой страшный! Почему-то сквозь дымок отчетливо пахло кровью…
Через мгновение, при новом высверке молнии, она поняла, почему: на полу навзничь лежал человек.
Девушки в ужасе прижались друг к дружке. Маришку колотило так, что шатало и Ирину.
– Кто там? Кто это? – выстукала зубами Брунгильда.
– Фонарик бы… – выстукала в ответ Ирина.
– Есть фонарик! – Маришка пошарила в кармане. – Отцовский, старый. Не знаю, загорится ли?
Тускло-тускло зардела в темноте крошечная лампочка. Блеклое пятно света скользнуло по стенам, по столу, на котором валялась упавшая свеча; по полу; блеснуло в темной кровавой луже, в которой лежал… Петр.
Прошлое
Шло время. Мальчик вырос, стал юношей, закончил школу, начал учиться дальше. Но странно: никак не удавалось выкинуть из головы таинственную находку. Попытка наполнить смыслом загадочные сочетания букв все время жила где-то на обочине его сознания. Исподтишка, словно бы сам над собой посмеиваясь, он начал читать о шифрах – все, что только мог достать. К его изумлению, оказалось, что книг такого рода, во-первых, не очень много, а во-вторых, их довольно трудно раздобыть. И все-таки он кое-что узнал: например, о том, что криптографии-тайнописи, или скрытому письму – не то что сотни – тысячи лет! Уже в древнеиндийских рукописях исследователи позднейших времен находили более шестидесяти способов тайнописи. Существовала она в Египте и Месопотамии, в Древней Греции и Риме. Была своя собственная тайная азбука у Юлия Цезаря. Известны квадратный шифр Трифемия, шифровальный прибор древних греков «Сцитала»…
Может быть, они помогут раскрыть тайну? Или это – книжный шифр, который предложил использовать еще Эней из Спарты в своем сочинении «Об обороне укрепленных мест»? Книжный шифр – система, при которой буквам открытого текста соответствуют буквы, находящиеся на определенных местах и являющиеся ключом книжного текста, – поставил рекорд долголетия. Он применяется даже в наше время!
Постепенно юноше стало казаться, что история человеческая – это попытка скрыть все, что угодно, причем не только от врагов, но и от друзей. Конечно, русские не остались в стороне. И юноша понимал: разгадку его находке следует искать именно в системах русских, славянских шрифтов.
Что же перед ним? Одно хорошо: не литорея – «простая», она же «тарабарская грамота», или «мудреная», представляющая собой чередование точек, черточек и кружочков, расположенных в определенном порядке. И не «цифирь счетная», заменявшая буквы в некоторых шифрах. Загадочная «хвиоть» или «фиоть», о которой в наше время никто ничего не знает? «Система иных письмен»? При ней буквы кириллицы заменялись другим алфавитом: глаголицей (к концу ХV века забытой настолько, что ее вполне можно было использовать для шифрования), греческим, латинским или пермским – геометрической азбукой, изобретенной просветителем северных земель Стефаном Пермским. Конечно, пришлось бы худо, окажись шифрователем загадочного письма какой-нибудь хитрец вроде смолянина инока Луки, записывавшего «Смоленскую псалтирь» 1395 года. Он частенько писал не всю букву, а лишь часть ее и применял «цифирь счетную».
К счастью, такие любители «чистого искусства», как Лука, были среди шифровальщиков все-таки редкостью. Какой смысл изощряться, если хитросплетение твоих словес никто не сможет оценить? Не зря же Флетчер Пратт в книге «История шифров и кодов» писал так: «Искусство шифрования – процесс выражения слов, передающих смысл только немногим лицам, которым известен этот секрет».
