– Тихонько, Кирюшка, тихонько, маму разбудишь.
Мама, то есть Александра, приоткрыла один хитрый глаз и довольно перевернулась на другой бок: радовалась, что дети занялись папой, чье утреннее присутствие в постели являлось куда большей редкостью, чем мамино, в силу чего ему досталось все детское внимание, и она могла спокойно поспать еще часик.
Алексей тоже прикрыл глаза, радостно ощущая копошение возле себя двух маленьких, теплых и родных тел, пахнувших младенчеством.
…Кто не возился со своими малышами утром в постели (по вечной спешке или из «педагогических» идей), тот не знает, что такое счастье.
Как всегда, утреннюю идиллию нарушил паршивец-телефон. Дети не обратили на звонок внимания: в их сознание еще не помещалось слово «дела», и даже когда Алексей изогнулся, чтобы достать сотовый с прикроватного столика, дочка тут же ловко догнала увильнувшее плечо, чтобы сделать очередной «укол», а сын сделал боковой объезд по периферии «площади» и малость пересел на папе, чтобы снова завладеть ее центром.
– Кис, а где моя тачка? – услышал он голос Сереги.
– У кабака, где вчера сидели, – невозмутимо ответил Алексей.
Громов разразился проклятиями. Кис уж собрался дать отбой – слушать Серегины стенания никакого интересу, – как вдруг дружбан спросил его, почти робко, что было ему совершенно несвойственно:
– А ты это… ты заглянешь в эту парикмахер…
– Загляну. Отзвоню.
– А, ну тогда… Ну, бывай!
М-да, тряханула друга вчерашняя история с девицей и младенцем: уж если он и сегодня, с утра, на трезвую голову…
С сожалением сняв с себя «котят», Алексей шепнул жене, что Сереге требуется срочная помощь, и выскользнул из кровати.
В машине он оказался через полчаса – успел и душ принять, и побриться, и термос наполнить кофе. С утра он есть почему-то никогда не хотел, что было очень удобно и во времена его службы опером, и теперь, когда Алексей занимался частным сыском. Те коллеги, которым поутру требовался плотный завтрак, чувствительно страдали, если не успевали его проглотить, поэтому Кис считал, что ему повезло. Но чашка кофе по пробуждении ему все же требовалась, и он давно взял в привычку таскать с собой термос на утренних выездах.
Серега снова позвонил, когда Алексей уже рулил в сторону парикмахерской.
– Что, сегодня снова пришла? – попытался угадать он причину звонка.
– На ее счастье, нет… Кис, а тебе не в лом?
Алексей не узнавал Серегу: всегда энергичный и напористый – и шагом, и голосом, и характером, – сегодня он был подозрительно мягок. В голосе его слышалась растерянность.
– Не в лом.
– Просто у меня тут дел по горло… Я почему тебя и попросил.
– Ты меня не просил, я сам вызвался. Серега, еще раз: ты исключаешь, что девица могла правду сказать?
– Гы. Я ж презиками всегда пользуюсь, не то что некоторые!
Серега гнусно намекал на недавнюю историю Алексея.
– Скотина, – беззлобно отреагировал детектив. – Они же иногда дырявятся. Вдруг правда…
– Не, Лех, поверь мне: туфта эта история, нутром чую! Ты меня знаешь: своих малышек я сразу предупреждаю, что патологический холостяк!
«Малышка» – так Серега называл всех дам сердца, чтобы в именах не путаться.
Кис никогда не осуждал друга за легкомысленность любовных связей: во-первых, не его это дело; во-вторых, не судья он никому, а уж тем более дружбану закадычному; а в-третьих, все особы женского пола, вступавшие в отношения с Серегой, были совершеннолетними и половозрелыми, а Серега и впрямь перво-наперво свое кредо вечного холостяка излагал, по-честному… Так что чист был Серега перед своими «малышками». А уж если иная девушка и решала, что в ее силах (власти, чарах и иже с ними) Серегу перевоспитать, – так то уже проблемы девушкины, Серега за них ответственности не несет.
Отчего Серега такой стиль отношения с женским полом избрал, Кису было неведомо. Хотя если бы его кто спросил навскидку, застав врасплох, – то Кис ответил бы, пожалуй, так: работа опера плохо совместима с жизнью семейной. Опер никогда себе не принадлежит, – соответственно, не принадлежит и семье. В любое время дня и ночи его может призвать работа – и вечерами, и в выходные, а то и в отпуске… Мало, очень мало женщин существует на свете, способных считаться с такой работой. Впрочем, слово «считаться» не описывает проблемы: на самом деле она, эта мужнина работа, ложится и на плечи жен: им приходится крутиться за двоих в быту, а особенно когда есть дети…
Алексей это знал не понаслышке: первый его брак распался именно в бытность опером. Жена, не выдержав постоянного отсутствия мужа, завела себе любовника… А там и на развод подала. Но о душевных травмах не будем.
А Серега, семейного опыта не имевший, знал об этих вещах как раз понаслышке, по самой что ни на есть прямой: по телефонным переговорам оперов с супругами. И они его не вдохновляли.
– Кто-то меня разыгрывает! – продолжал Серега. – Вот только кто, зачем, ума не приложу… Девчонке этой лет восемнадцать, от силы девятнадцать, – неужто ее мамашка стала бы столько лет ждать, чтобы мне ребенка предъявить? Бред, согласись!
Алексей не согласился. Он мог бы рассказать такую, к примеру, историю, как лет девятнадцать назад, со всею самонадеянностью молодости, девушка (которая теперь припечатана Серегиным определением «мамашка») могла решиться растить ребенка одна, не сказав ни слова мужчине, который этого ребенка зачал; как по прошествии лет, когда самонадеянность не оправдалась, – когда ни Принц, ни хотя бы уж Белый Конь так и не мелькнули на горизонте; когда ее мечты о карьерном взлете так и не осуществились; когда дочка выросла без отца и сама родила невесть от кого… Вот тогда и могли взыграть все обиды на жизнь, столь жестоко обманувшую; а ответчиком оказался назначен тот, кто когда-то зачал ее ребенка…
Но говорить об этом Сереге Кис не стал. Уже хотя бы потому, что это являлось лишь возможным вариантом, а вовсе не обязательно случившимся в действительности.
– И все-таки ты поразмысли, Громов. А вдруг я установлю, что это твой ребенок? Ты готов к этому?
Серега впал в молчание. Алексею показалось, что он услышал, как друг скрипнул зубами.
«В этом все и дело, – подумал Алексей, – что Серега до конца подобную возможность не исключает! Оттого-то его так пробрало!»
– Мне поворачивать обратно? – спросил Кис в отсутствие ответа.
– Нет.
– Добро. Опиши ее.
– Девчонка тоненькая, брюнеточка, смуглая или хорошо загорела, лето же; черная кожаная юбка, короткая; кофточка белая, без рукавов, вырез V-образный, глубокий, лифчик видно немножко, тоже белый. На ногах черные босоножки, очень специфические: ступня голая, а на щиколотке будто обрезок сапога, – сейчас многие такие носят, в моде у них, видать… Ногти крашены в какой-то темный цвет, не понял, зеленый, что ли… На руках такой же. Сережки золотые или под золото, висюльками, других украшений нет. Записал?
