Больше всего Талью Йоффе пугали новые возможности просмотра воспоминаний мертвецов. Целые жизни, чувства, эмоции загружались в головы родственников и влюбленных. Конечно, это было незаконно, но разве закон когда-то был непреступной стеной в этом мире?! А если бы и был, то вырос до абсолютной власти и уничтожил частную жизнь. Нет. Лучше уж тек-технологии и воспоминания мертвецов, загруженные в твой мозг, – по крайней мере, никто не заставляет тебя это делать. Но иногда Талья Йоффе хотела поступить именно так. Возможность еще раз оживить в себе воспоминания умершей дочери будоражили разум, стирали логику. Еще раз услышать ее смех, увидеть ее взгляд. Прожить жизнь ее глазами, ее чувствами. Понять то, что она чувствовала, заглянуть в ее мысли, изучить каждую из них.
– Сделаешь это и никогда не станешь прежней, – сказал Оз Литвак, несмотря на то, что Талья Йоффе никогда не говорила ему об этом, словно прочитав ее мысли. Или все было проще?
«Может быть, все это просто написано у меня на лице?» – подумала тогда Талья Йоффе, желая, чтобы Литвак продолжил отговаривать ее, заботиться – так ей было бы проще послать все к черту и сделать то, что она хотела, но он предупредил ее лишь однажды и больше не возвращался к этому разговору. Хороший любовник и отвратительный советчик. Хотя иногда Талье Йоффе казалось, что прислушивается она лишь к советам Литвака. Никто другой не был для нее авторитетом. Не был и Литвак, но его слова всегда попадали в цель. И это заставляло уважать и ценить его скупые слова. Не любить его самого, нет – лишь уважать и ценить. Как ценила, но никогда не любила детей их эксперимента. Любила она лишь свою дочь, которая умерла уже очень давно. Ну и, возможно, совсем немного Джейн. Двадцатую. Девушку, пришедшую много лет назад случайно в этот новый мир и решившую остаться, пожелав изменить себя, став похожей на детей этого мира. Такими же стали и дети Джейн.
Талья Йоффе могла наблюдать за ними часами – как люди смотрят на огонь или воду, так и она смотрела на этих детей. Слепых, с обостренными до предела органами чувств. Но они могли видеть ее мысли, могли видеть ее глазами, слышать ее ушами. Чистые и невинные. Дети, которым не было места в реальном мире. Дети, ради которых Оз Литвак разрабатывал более сложные и совершенные миры подпространства, словно когда-нибудь они смогут оставить реальность и уйти навсегда в этот искусственный рай для новых людей.
Иногда, гуляя по затянутому вечной ночью городу, Талья Йоффе думала, что уйдет вместе с этими детьми. Если настанет этот день, если она дождется его, если доживет, то обязательно уйдет. И – она не знала, откуда у нее была эта уверенность, – Оз Литвак уйдет вместе с ней. Уйдет, потянувшись к новым горизонтам, ведомый любопытством. Потом Талья Йоффе долгими часами бродила по пустынным улицам. Она знала их наизусть, поэтому могла выключить фонарь и ходить по памяти, прислушивалась к звукам и шорохам, которые создавали игравшие в высотных домах дети нового мира.
В одну из таких прогулок Талья Йоффе и встретила Захарию Ривкеса. Он пришел сквозь закрытую дверь, которая когда-то давно привела в этот мир Джейн. Но Джейн была для Тальи Йоффе почти так же важна, как ее усопшая дочь, а вот Захария Ривкес… Захария Ривкес не нравился ей. Взгляд безумный, лицо покрыто крупными каплями пота, руки дрожат, судорожно прижимают к груди кипу грязных бумаг. Запах пота и гнили смешивается. Но голос… Голос твердый и уверенный.
– Как вы попали сюда? – спросила Талья Йоффе, отмечая, как стихли шорохи вокруг. Дети, которые играли вблизи, замерли, прислушались, заглядывая в мысли чужака.
– Я был знаком с Хорасом Клейном, – сказал чужак. – Он был законником, который однажды приходил сюда. Я проверял записи его имплантата. Так что не пытайтесь отрицать – мне известно все, что здесь происходит.
– И что вам известно? – холодно спросила Талья Йоффе.
– Все, – снова сказал чужак, продолжая светить ей в глаза фонарем.
Сейчас ему уже начало казаться, что тайна, заманившая его в это место, явила ему не только дорогу, но и каждый секрет. Даже эти дети, которые сейчас следят за ним – они пугали Клейна, но Ривкес знал, что они безопасны. Это дети нового мира – невинные, олицетворяющие лучшую жизнь. Ривкес знал, что они могут читать его мысли, но ему нечего было прятать. Он явился сюда не для того, чтобы причинить им вред. Он явился сюда, потому что у него в руках была рукопись Дэйвида Лейбовича, работа, способная изменить мир. Тайна!
Ривкес увидел, как безволосый ребенок с прозрачной кожей, под которой были видны вены, выбрался из своего убежища и подошел к доктору Талье Йоффе.
– Он не враг, – тихо сказал ребенок. – Ты должна отвести его к доктору Озу Литваку.
– Вот как? – Талья Йоффе смерила мальчика внимательным взглядом, затем подняла глаза на Захарию Ривкеса. – Ребенок говорит правду? – прямо спросила она.
– У меня есть рукопись. Формулы. Их создал один человек. Дэйвид Лейбович. Его сестра когда-то была вашим пациентом. Амок. Думаю, Лейбович открыл что-то новое, узнал, увидел… – Ривкес только сейчас понял, что светит женщине прямо в лицо, и спешно опустил фонарик. – Мне нужно показать это вашим инженерам. Они разберутся. Иначе тайна канет в небытие.
– Тайна?
– Работа Лейбовича! – Ривкес достал кипу бумаг и показал Талье Йоффе. Он не помнил, когда стал относиться к Дэйвиду Лейбовичу как к человеку науки, профессору, а не как к безумцу, но сейчас сомнений уже не было – Дэйвид гений. Он заглянул за грань, расплатившись за это своим разумом. Но жертва его не будет напрасной. Его работа будет жить.
Ривкес замер. На мгновение ему показалось, что он увидел мысли ребенка, стоявшего рядом, словно это место, где поселилась вечная ночь, каким-то образом меняло его – его, который уже заразился вирусом тайны, проникшей чуть раньше в сознание Дэйвида Лейбовича. И тайна росла, мутировала. Ривкес буквально чувствовал это.
– Доктор Оз Литвак, – осторожно сказал он Талье Йоффе, увидев это имя в мыслях наблюдавшего за ним ребенка. Или же в мыслях самой Тальи Йоффе – новые способности было сложно контролировать. – Мне нужен доктор Оз Литвак, – повторил Ривкес более уверенно.
Он спрятал бумаги Лейбовича под рубашку и ловко для своих тучных габаритов схватил Талью Йоффе за руку.
– Отведите меня к доктору Озу Литваку, – попросил он, чувствуя, как напряглась Талья Йоффе, но женщина не пыталась высвободиться. Наоборот – держалась так, словно это не он, а она держала его за руку, не позволяя уйти.
«А может, так оно и есть?» – подумал Ривкес и спешно отпустил женщину, сделал шаг назад. Наблюдавший за ним ребенок с прозрачной молочной кожей улыбнулся, демонстрируя редкие, острые зубы. Эта улыбка показалась Захарии Ривкесу одной из самых невинных, которые он когда-либо видел у детей. Потому что у невинности нет лица, только чувства, как и у доброты. У а этого ребенка была лишь доброта – Ривкес видел это в его мыслях.
– Следуйте за мной, – услышал он далекий голос Тальи Йоффе. Вернее, не услышал – прочитал ее мысли, которые были направлены к нему. Эти тяжелые, по сравнению с ребенком, мысли. В них не было добра, не было надежды. Лишь что-то серое, огромное, всепроникающее – мысли каждого обычного человека.
