Он покинул кабинет главного редактора и долго болтал в приемной с Руфь Хустра. Болтал о программах для нейронных модуляторов – остальное, казалось, совершенно не волновало Руфь. Ни повышение Мерло, ни его любовные связи. Впрочем, его в последнее время все это тоже не особенно волновало. Лизель осталась в прошлом, Клод Маунсьер отправил жену в другой город, а работа… Нет, программы релаксации были определенно лучше.
– Я тоже так думаю, – согласилась с ним как-то Руфь.
– У меня есть несколько программ для совместного использования, – тут же оживился Мерло.
Так они договорились о первом свидании, вернее, о первом совместном использовании нейронного модулятора Мерло. Руфь пришла к девяти. На ней были надеты джинсы и вязаный свитер. Это был первый раз, когда Мерло увидел ее не в строгом рабочем платье, подол которого скрывал колени, а вырез на груди отсутствовал.
– Выглядишь домашней, – признался Мерло, открыв Руфь дверь своей новой квартиры, арендованной сразу, как только получил повышение. Старая комната осталась в прошлом, как и должность стажера. Все осталось в прошлом. По крайней мере, Мерло хотел думать так.
Они просидели с Руфь до полуночи и расстались, обменявшись дружескими рукопожатиями.
– Может быть, еще когда-нибудь встретимся? – предложил Мерло.
– Может быть, – уклончиво сказала Руфь, но уже через два дня, когда они пересеклись в приемной кабинета Тимоти Хейвлока, сама заговорила о новой программе для нейронного модулятора, использовать которую можно было только вдвоем.
– Это что-то интимное? – оживился Мерло.
– Думаю, да, – начала флиртовать молодая Руфь, возраст которой Мерло узнал лишь на третий месяц после того, как они стали встречаться.
– А мне казалось, что это я молодой, – сказал он, когда Руфь призналась, что младше его на пять лет. – Ты что, недавно закончила школу?
– Это проблема?
– Нет, – честно сказал Мерло, уставший после жизни с Лизель и отношений с Глори от женщин старше себя. – Думаю, пришло время что-то менять.
Спустя три недели они съехались, а спустя шесть месяцев поженились, продолжая проводить вечера в нейронных грезах. И жизнь, казалось, наладилась. Размеренная, спокойная. На семь долгих лет. Но потом в жизни Мерло снова появилась Глори Маунсьер.
14
«Вот так всегда, – подумал Мерло, снова погружаясь в царство теней незабвенного прошлого, – стоит только решить, что жизнь налаживается, как вечно появляется какая-нибудь стерва и сливает все твои надежды в унитаз».
Но все это после. Вначале только встреча. День яркий и солнечный. Вокруг люди, шум голосов, машин. Но шум становится далеким, ненужным. Есть лишь странная Глори, которая говорит, что бросила мужа и теперь работает журналистом, как и Мерло.
– Ну, а ты как? – спрашивает она, пытаясь встать так, чтобы быть чуть выше. – Все еще ищешь, к кому прибиться?
– Да я никогда… – говорит Мерло, пытаясь встать так, чтобы быть немного пониже.
– Как поживает Лизель Хейвлок?
– Я женился, и теперь Лизель – история.
– И я тоже когда-то была замужем, помнишь? – Глори широко улыбается, но Мерло молчит. – Знаешь, в чем твоя проблема? – начинает обижаться она.
– Нет у меня проблем.
– Вот в этом и есть твоя проблема, – улыбка вспыхивает на полных напомаженных губах Глори, притягивающих Мерло, как магнит. И скрыть это невозможно. – Ты все еще хочешь меня, котяра…
15
В номере Глори тихо и пахнет чистым постельным бельем. Кондиционер работает исправно. Кровать мягкая. Дыхания сбитые, неровные.
– Расскажи мне о моем бывшем муже, – просит Глори.
– «Фиалку» закрыли после того, как он стал торговать запрещенными препаратами.
– Это я знаю. Скажи, что именно он продавал?
– Кажется, а-лис.
– А-лис? – глаза Глори округляются. – Неужели у него были серьезные проблемы с деньгами?
– Нет, но кто не хочет, чтобы их стало больше?
– Ты не встречался с ним после того, как я уехала?
– Нет.
– А а-лис? Пробовал его? Кажется, ты любил все эти штуки.
– И сейчас люблю, но а-лис – это уже не просто нейронная программа. Это наркотик.
– Говорят, это лучше, чем секс.
– За это можно попасть в тюрьму.
– Ну Клод же не попал.
– У меня нет столько денег, сколько у твоего бывшего мужа. К тому же я видел, в кого превращаются люди, подсевшие на а-лис.
– Можно просто один раз попробовать и все.
– Если мой редактор узнает, то меня уволят.
– Можно принять а-лис так, что никто не узнает.
– Все тайное рано или поздно становится явным.
– Говоришь как журналист.
– Я и есть журналист.
– Да. Журналист, который боится попасть в историю.
Они занимаются любовью трижды и засыпают далеко за полночь, прижавшись друг к другу. И старый, забытый роман оживает. И снова плевать на все. Жизнь становится сном, еще одной безобидной нейронной программой, выбраться из плена которой у Мерло получается, лишь когда от него уходит жена. Квартира пуста. Вещи собраны. Руфь не оставила даже записки. И мир сжимается, давит стенами мертвой квартиры.
– А ты не знал, что все будет именно так? – смеется Глори, словно подначивая любовника схватиться за голову и рвать на себе волосы.
– Хочу повеситься, – бормочет Мерло.
– Нет, не повесишься. Не можешь повеситься.
– Это еще почему? – обижается он, решив, что его упрекают в малодушии.
– Потому что это моя история. А в моих историях никто не умирает. По крайней мере, не в самом начале.
16
Бар. Пара двойных виски, пара бутылок пива.
– Все совсем не так, как мы представляли в молодости, да? – спрашивает Глори, обхватывая накрашенными коричневой помадой губами зеленое горлышко бутылки.
Мерло молчит, Глори ждет какое-то время, затем теряет терпение.
– Хочешь, я расскажу тебе о том, сколько у меня было мужиков за последние семь лет?
– Нет.
– Да я бы и не рассказала, – улыбается Глори. – Мир – он ведь намного проще, если его история – это история твоей жизни. Живешь, не паришься и веришь, что все вокруг подчиняется твоему порядку.
– Все как в кино?
– Именно. Главное – быть тем, кто пишет сценарий, а не тем, кто вынужден подчиняться сюжетной линии. – Глори смачно засасывает зеленое горлышко: «Чпок». – Как думаешь, за сколько бы ты смог продать историю своей жизни?
