Слуга-негр, неслышно ступая, вошел вслед за ними в небольшой, уставленный книгами кабинет. Он взял с одной из полок поднос с графином и рюмками для хереса. Марша отрицательно покачала головой. А Питер взял рюмочку хереса и теперь задумчиво потягивал вино. Марша жестом предложила Питеру сесть рядом с ней на диванчик.
— Вам часто приходится оставаться одной? — спросил Питер, подсаживаясь к девушке.
— Отец бывает здесь в перерывах между разъездами. Все дело в том, что поездки его становятся все длиннее, а перерывы все короче. Я бы скорее согласилась переехать в уродливое современное бунгало, лишь бы это было живое место.
— По правде говоря, сомневаюсь.
— Уверена, что переехала бы, — твердо сказала Марша. — Если, конечно, я жила бы там с действительно дорогим мне человеком. Впрочем, отель бы тоже сошел. Разве у управляющих нет своих номеров — на верхнем этаже отеля, где они работают?
Питер в изумлении взглянул на Маршу — девушка улыбалась.
Через какую-нибудь минуту слуга-негр тихо объявил, что ужин подан.
В соседней комнате маленький круглый стол был накрыт на двоих.
Огоньки свечей, поблескивая, отражались в столовых приборах и деревянных панелях. Над каминной доской из черного мрамора висел портрет сурового старца — он смотрел вниз, и Питеру показалось, что предок критически разглядывает его.
— Пусть вас не смущает прадедушка, — сказала Марша, когда они уселись за стол. — Это он на меня хмурится. Дело в том, что он однажды написал в дневнике, что хотел бы основать династию, а видите, что получилось: его надежда погибнет со мной.
По мере того как шел ужин и слуга незаметно менял блюда, беседа между ними становилась все непринужденнее. А какая великолепная была еда! На горячее подали отлично приготовленное жаркое из дичи с рисом, а затем душистое крем-брюле. Питер вдруг понял, что получает от всего этого подлинное удовольствие, хотя ехал сюда не без опасений. С каждой минутой Марша становилась все оживленнее и очаровательнее, а он чувствовал себя все менее скованно. Впрочем, подумал он, этому особенно нечего удивляться, поскольку разница в их возрасте не такая уж и большая. К тому же, в этой комнате, освещенной теплым светом свечей. Марша была особенно хороша.
Интересно, подумал Питер, аристократ-француз, построивший этот великолепный дом много лет назад, тоже ужинал здесь со своей возлюбленной. Или эта мысль — лишь плод воображения, рожденный обстановкой, в которой он оказался?
— Кофе будем пить на галерее, — сказала Марша, когда ужин был окончен.
Она быстро встала из-за стола — Питер любезно отодвинул ее стул — и инстинктивно снова взяла своего гостя под руку. Не испытывая на этот раз неловкости, Питер вышел вместе с девушкой в холл, откуда они поднялись вверх по широкой изогнутой лестнице. Там просторный коридор, расписанный с трудом различимыми в полумраке фресками, вывел их на открытую галерею, которую они видели, когда рассматривали дом из сада, теперь уже погруженного в темноту.
На плетеном столике стоял серебряный кофейный сервиз и маленькие чашечки. Сверху падал неровный свет газового фонаря. Захватив с собой кофе. Питер и Марша уселись на мягко качнувшиеся, выложенные подушками балконные качели. В ночном прохладном воздухе чувствовалось легкое дуновение бриза с залива. Снизу, из сада, долетало мерное жужжание насекомых, а со стороны авеню Сент-Чарльз, находившейся в двух кварталах отсюда, доносился приглушенный рокот уличного движения. Питер остро ощущал присутствие Марши, молча сидевшей рядом.
— Вы вдруг что-то притихли, — нарушил молчание Питер.
— Да так. Все ломаю голову, не знаю, как сказать.
— А вы скажите, как есть. Иногда так лучше получается.
— Хорошо. — Голос Марши прерывался от волнения. — Я решила, что хочу стать вашей женой.
На какие-то секунды, показавшиеся Питеру бесконечно долгими, он остолбенел, даже качели замерли в воздухе. Затем он осторожно поставил чашку с кофе.
Марша закашлялась, потом разразилась приступом нервного смеха.
— Если хотите сбежать, лестница вон там.
— Нет, бежать не собираюсь, — сказал Питер. — Хотя бы потому, что, сбежав, никогда не узнаю, почему вы решились сказать такое.
— Я и сама до конца не понимаю. — Марша сидела, слегка отвернувшись, и смотрела прямо перед собой — в ночь. Питер почувствовал, что она дрожит. — Просто мне внезапно захотелось это сказать. И я ничуть не жалею.
Питер понимал, что многое будет зависеть от того, насколько мягко и тактично он ответит этой импульсивной девушке. А тут еще, как назло, нервный спазм перехватил ему горло. И почему-то вспомнились слова, сказанные утром Кристиной: «Маленькая мисс Прейскотт так же похожа на ребенка, как котенок на тигра. Но думаю, едва ли найдется мужчина, который устоял бы перед соблазном быть съеденным ею, если она пожелает». Конечно, сказано это было несправедливо, пожалуй, даже чересчур резко. Но Марша, безусловно, не ребенок, а следовательно, к ней надо так и подходить.
— Марша, вы ведь едва знаете меня, там же как и я вас.
— А вы не верите в чутье?
— Верю до известных пределов.
— Так вот, с вами чутье у меня сразу сработало. В первую же минуту. Если вначале голос у Марши дрожал и прерывался, то теперь она овладела собой. — Как правило, чутье не подводит меня.
— А как же насчет Стэнли Диксона и Лайла Дюмера? — мягко напомнил ей Питер.
— Меня и тогда чутье не обмануло. Просто я его не послушалась. А сейчас слушаюсь.
— Но чутье ведь может и подвести.
— Всегда можно ошибиться, даже если ждать очень долго. — Марша повернулась к Питеру и посмотрела ему в глаза. Взгляд ее выражал такую решимость, какой прежде Питер за ней не замечал. — Мои родители знали друг друга пятнадцать лет, до того как поженились. Мать однажды призналась мне, что все знакомые предсказывали им счастливый союз, а на деле все обернулось ужасно. Я-то знаю, я ведь была между ними.
Питер молчал в растерянности.
— Их пример кое-чему меня научил. Да и не только он. Вы видели сегодня Анну?
— Да.
— Так вот, в семнадцать лет ее насильно выдали замуж за человека, которого она видела лишь один раз мельком. Так уж решили их семьи, в те дни такое часто случалось.
— Ну-ну, продолжайте, — сказал Питер, не спуская глаз с лица Марши.
— Накануне свадьбы Анна проплакала всю ночь напролет, но что толку: ее все равно выдали замуж, и она прожила с этим человеком сорок шесть лет.
Муж Анны умер в прошлом году: они жили здесь, у нас. Это был самый добрый, самый очаровательный человек, какого я когда-либо встречала. И если на свете бывают идеальные супружеские пары, то это можно сказать о них.
— Однако, — поколебавшись, заметил он, хоть и не хотел показывать свое преимущество в споре, — Анне, как видите, пришлось поступить вопреки своему чутью. А если бы она им руководствовалась, то не вышла бы замуж за этого человека.
