Я хорошо знал Ахромеева. Вместе в конце 70-х гг. мы отрабатывали не один документ, в частности в связи с принятым Советским Союзом в одностороннем порядке обязательством об отказе от применения первым как ядерного, так и обычного оружия. Ахромеев высказывался против военного вмешательства в Афганистан. Именно он забил в Генеральном штабе тревогу по поводу планов НАТО раскрутить в целях изнурения СССР гонку высокотехнологичных обычных вооружений. Заключение Ахромеева гласило: как было, дальше быть не может.
Человек чести и исключительной личной честности, маршал внес весомый вклад в модернизацию нашей военной доктрины и, без преувеличения, выработки нового военного мышления. Трагедия Ахромеева – дополнительная причина для глубокого и системного анализа перестройки.
Полагаю, что могу опустить до другого случая рассказ о нашем выходе из Афганской войны. В бесславности он спорил с началом интервенции. Политических деятелей, прямо или косвенно причастных к роковым решениям конца 1979 г., поразил склероз. Им на память приходили лишь чужие имена, а крепкие оценки войны как преступления плохо вязались с недавними выражениями совсем иного свойства. Впрочем, стать умнее никому не запретишь.
Не знаю, ждете ли вы от меня покаяния, столь модного на пепелищах. Хотя бы по поводу работы в Международном отделе ЦК КПСС. Дам справку – я принял поручение перестроить отдел, исходя из того, что партия перестала быть государственной и воплощением истин в последней инстанции. Оценить, что у меня получилось и что нет, можно, лишь сравнив Международный отдел 1987–1988 гг. с отделом 1990–1991 гг.
Любому объективному человеку многое скажут два факта. Из 208 партнеров, с которыми отдел поддерживал связи, более 115 были либеральными, социал-демократическими, центристскими, консервативными партиями и организациями. Многие из них сами, уже в мое время, проявили инициативу к установлению контактов с КПСС.
Еще до моего избрания секретарем ЦК (июль 1990 г.) я распорядился впредь до рассмотрения вопроса в комплексе на политбюро, которое единственно и могло распоряжаться «фондом солидарности», остановить прежнюю практику поддержки родственных и дружественных партий. Верно, что с незапамятных времен такая поддержка практиковалась и практикуется повсюду в мире. На помощи из-за рубежа оперились в годы перестройки бесчисленные партии и целые «народные движения» в бывшем Советском Союзе. Это дополнительный повод многое продумать заново. Всякое использование «специальных каналов» для передачи нашей помощи было прекращено, сама необходимость в этих «каналах» отпадала ввиду отсутствия факта помощи.
Уйди вовремя, как собирался, не возникало бы повода даже писать об этом. Но если бы на излете лет не попал в секретари ЦК партии, не смог бы со всей ответственностью засвидетельствовать: не было у Международного отдела счетов в зарубежных банках или переводов через этот отдел на какие-то заграничные счета партии вообще. За свои три года даю гарантию.
Много внимания во время работы в Международном отделе, как до этого и в АПН, забирала германская проблематика. Информация из различных и независимых друг от друга источников сходилась в критическом пункте: ситуация в ГДР неуклонно и с ускорением дестабилизировалась. Профессор Р. А. Белоусов прогнозировал в середине 80-х гг., что к концу десятилетия страны СЭВ ждет экономический крах со всеми политическими и социальными последствиями. Этот прогноз докладывался мною на политбюро в 1986 г.
В 1987–1988 гг. я доводил до сведения М. С. Горбачева и А. Н. Яковлева, что явления распада в ГДР зашли значительно дальше, чем принято считать. Отмечал, что, по мнению собеседников, хорошо ориентирующихся в обстановке в республике, момент для перелома упущен и всякое непредвиденное событие может вывести развитие из-под контроля «в любые ближайшие три месяца».
Настораживающие сведения не стали наверху толчком к всестороннему и глубокому анализу. Руководство, возможно, было осведомлено о подспудных тенденциях в ГДР и других восточноевропейских странах или полагало мою информацию излишне сгущенной, не требующей немедленной реакции.
С завидным спокойствием Горбачев отнесся к соображениям Г. Киссинджера, шедшим в том же направлении. Бывший госсекретарь предрекал бурные перемены в Центральной и Восточной Европе и высказывался за то, чтобы США и Советский Союз координированно и упорядоченно выходили из холодной войны. Мы сидели с ним рядом во время выступления Горбачева на Генеральной Ассамблее ООН (декабрь 1988 г.). Г. Киссинджер не ожидал услышать о столь масштабных политических и идейных переменах в советской позиции, иначе, заметил он, дал бы несколько другие рекомендации Дж. Бушу, который в тот же день встречался с генеральным секретарем ЦК КПСС.
– Выступление вашего лидера открывает предпосылки для партнерства наших стран в переустройстве отношений Запад – Восток в целом. Во взаимных интересах, чтобы переход в новое качество не принял стихийные и конфликтные формы и две державы смогли выработать неизбежные сдвиги в расстановке сил в свои глобальные концепции.
Г. Киссинджер выразил заинтересованность обменяться мнениями с М. С. Горбачевым и А. Н. Яковлевым лично, чтобы изложенные им соображения были переведены в практическую плоскость. Я устроил ему встречу с Яковлевым тогда же в Нью-Йорке, а разговор с генеральным был перенесен в Москву. Катастрофическое землетрясение в Армении прервало визит Горбачева в США. Зато в Москве давалась возможность переговорить более обстоятельно.
Свыше трех часов два политика провели вместе. Не знаю, кого и что больше не понял Горбачев: Киссинджера, факты или самого себя? Меня расстроили его слова:
– Киссинджер никак не избавится от своих реакционных идей. Он весь в прошлом.
Странно, но суть ускользнула от генерального. Приверженец завета князя Меттерниха – каждому говори свою правду, Г. Киссинджер наверняка расставлял акценты иначе, чем беседуя с Яковлевым или со мной. Но акценты не отменяли хода мысли, на мой взгляд конструктивного.
Три года спустя случай свел нас с Киссинджером в зале ожидания на Шереметьевском аэродроме под Москвой. Пятьдесят минут было отведено на воспоминания о прошлом и… о будущем. О будущем говорю потому, что упущенный шанс не забывается. Он свербит, если, конечно, слово не было пустым звуком.
– Не принял Горбачев моих предложений. Советскому Союзу давалась возможность организованно отойти на новые позиции, а не бежать. Контролировать процессы в одиночку вы уже не могли. Разделить с нами ответственность не захотели. Чем объяснить нелогичность поведения вашего президента, как вы полагаете?
– Когда политик уже не очень ориентируется в реалиях происходящего, он сам перестает быть реальностью. Обстановка развивается без него и против него. А если политик к тому же эгоист? Чем меньше его принимают другие, тем легче он нравится сам себе, больше верит в гороскопы. Вы в эти гороскопы не укладывались.
Г. Киссинджер повторяет сожаление, что его соображения, «продиктованные лучшими намерениями», были превратно истолкованы.
Отсутствие четкой позиции у Горбачева беспокоило нас больше, чем политиков на Западе. Его выступления в ООН или Страсбурге запустили на высокие орбиты не слова. Это тот случай, когда слова сразу взрослеют и не слушаются родителей, начинают жить собственной жизнью, в которой «предкам» не всегда сыщется койка в углу.
