Предпочтение было отдано доводам МИДа. Консенсус в высшем звене сложился не сразу. Дипломатическое ведомство активно поддержал Ю. В. Андропов. Своими соображениями и весомой информацией он нейтрализовал скепсис М. А. Суслова, украинских и белорусских представителей.
В итоге выкристаллизовалась линия Советского государства, интегрировавшая в себя вероятность смены политического караула на Рейне, по меньшей мере упрочения в бундестаге позиций кругов, не чуравшихся альтернатив еще до их рассмотрения. Эта линия была выдержана при новом приливе кризиса вокруг Западного Берлина, повод для которого дало назначение в этом городе выборов президента ФРГ.
Я сознательно не говорю – несмотря на берлинский кризис, ибо он рассматривался нами как политическая демонстрация. Избыток крепких слов и предостережений, обещаний оживить жесткие условия урегулирования Контрольного совета и опереться на них сочетался с рефреном – урегулирование на базе баланса интересов достижимо. Формально призыв к проявлению доброй воли адресовался трем державам. Надо было избежать впечатления вмешательства в избирательную кампанию в ФРГ. Но приглашение свернуть с тропы конфронтации на путь делового диалога предназначалось равным образом и в первую очередь западногерманской общественности.
Представления дипломатов о целесообразных пределах эскалации на пике берлинского кризиса были в ряде случаев более радикальными, чем, например, у службы безопасности. Дело прошлое, но несколько иллюстраций обогатят ваши, читатель, познания.
Исходя из принципа равенства четырех держав, наш отдел предлагал, чтобы Советский Союз воспользовался своим правом пролета по воздушным коридорам на Гамбург и Франкфурт-на-Майне. Неудобства от появления наших военно-транспортных самолетов над ФРГ сделают Запад восприимчивее к советским озабоченностям – таков был ход размышлений. Громыко принял это предложение. Андропов доложил заключение своих экспертов, которые находили, что безопасность советских самолетов в момент их нахождения в воздушном пространстве ФРГ не гарантируется. Вопрос был снят.
Подчиненные Андропова и Министерство обороны не проявили рвения в контроле на путях сообщений с Западным Берлином. Придирчивого, не то что расширительного, толкования норм Контрольного совета не отмечалось. И никто не упрекнул исполнителей, превративших суровость в показуху, в нерадивости.
Обострения не искали. Оно не вписывалось в стратегический контекст, спланированный таким образом, чтобы игрой света и теней вселять в немцев надежду: примирение, согласие, сотрудничество с Востоком дает избавление от гнетущих тревог и неустроенностей, перспективу откроет никак не эскалация противоборства.
По мере приближения выборов в бундестаг готовность советской стороны к деловому диалогу должна была проявляться все зримее и весомее, а дилемма – вражда или добрососедство с социалистическими странами – выдвинуться в центр предвыборных дискуссий. Наше посольство в Бонне обязывалось в контактах с политическими, общественными и деловыми кругами ФРГ делать упор на конструктивные моменты советских подходов. Аналогичным был тон бесед в Москве с многочисленными представителями различных секторов западногерманской жизни.
Представители делегации Свободной демократической партии (СвДП) В. Шеель, В. Мишник и Г.-Д. Геншер посетили мой служебный кабинет в МИДе с хорошим настроением. В. Шеель держался раскованно. Шутил, легко менял сюжеты разговора, не упуская сути, его занимавшей. Собеседник давал понять, что споры вокруг концепций не затеняют и не отменяют необходимости браться за практические вопросы. Возможности для их решения налицо, и при наличии доброй воли отношения между двумя странами поддаются нормализации.
По нашей рекомендации глава советского правительства А. Н. Косыгин, принимая делегацию СвДП, подчеркивал необходимость выбираться из окопов и блиндажей, в которых укрываются от будущего, делая вид, что отстаивают настоящее. «Если мы не согласны в больших вопросах, – говорил Косыгин, – то не надо отказываться от попыток развивать полезные контакты там, где это возможно и обещает успех». На случай упрека, что его подход созвучен тем в ФРГ, кто с аденауэровских времен агитировал за замораживание главного и довольствовался частным, Косыгин мог заявить – под полезными контактами надо понимать прежде всего экономические. Но он не исключал и политических контактов, что мне было известно с его собственных слов.
В. Шеель распознал «массу точек соприкосновения» в речи Громыко в Верховном Совете СССР 10 июля 1969 г. Это было приятно. Нам очень хотелось, чтобы выраженная в ней готовность советского правительства к продолжению обмена мнениями с ФРГ об отказе от насилия, вплоть до заключения соответствующего соглашения, а также к обмену мнениями по всем другим вопросам советско-западногерманских отношений и установлению необходимых для этого контактов, не затерялась среди дежурного критического набора.
В. Мишник слова подбирал медленно и был сдержан. Он избегал называть цифры, когда я полюбопытствовал насчет тенденций в раскладе сил. Стрелка политического барометра клонится к переменам – таков был лейтмотив его оценок.
Г.-Д. Геншер мог бы сойти за молчальника, но глаза и выразительное лицо живо откликались на происходившее. Временами он бросал реплики, которые свидетельствовали о развитом чувстве юмора и умении «схватывать» нюансы. Выяснилось, что мы являемся почти ровесниками. Войну встретили уже не детьми, но и без всякой возможности влиять на происходившее. Наверное, обоим повезло, что не сгинули в послевоенной разрухе.
Свободными демократами я интересовался с 1950 г. Еще для Сталина готовил анализ их позиции по единству Германии и европейской безопасности. Но очно с лидерами этой партии прежде не встречался. Про себя отметил, что либералы во плоти выглядят куда содержательнее, чем их отражение на снимках и бумаге.
Месяцем позже мы принимали в Москве делегацию СДПГ во главе с заместителем председателя партии Г. Шмидтом. С ним однажды я уже виделся, а вот А. Мёллера и Э. Франка знал понаслышке.
В отличие от либералов социал-демократы входили в состав правительства ФРГ. Это накладывало свой отпечаток, но не отменяло очевидного для большинства факта – в августе – сентябре партнеры по «большой коалиции» экспонировали разные программы. Социал-демократы выделяли моменты, показывающие необходимость обновленной «новой восточной политики» и возможность взаимопонимания с СССР и его союзниками. Христианские демократы, напротив, занялись ужесточением и расширением списка предварительных требований, которые советской стороне надлежало выполнить в качестве платы за благоволение к себе Бонна.
Массированная критика Бонна не свертывалась, но советский дипломатический лексикон обогащался новыми оттенками, и, чем ближе к осени, палитра красок, вторя природе, становилась ярче. Взятая на Рейне пауза в нотной переписке пришлась как нельзя кстати. Припозднившийся ответ правительства ФРГ на советскую памятную записку от 5 июля 1968 г. давал нам искомый повод для заключительного аккорда.
Сначала Громыко использовал трибуну Верховного Совета СССР, чтобы приподнять значимость усилий сторон для исключения фактора силы из их отношений. Не просто обмен декларациями, а заключение соответствующего соглашения. И не соглашения, оторванного от других урегулирований, но вписанного в общую канву примирения. Две недели спустя Косыгин сказал даже чуть больше В. Шеелю, В. Мишнику, Г.-Д. Геншеру. Министр иностранных дел СССР призвал к обоюдным усилиям с целью обновления советско-западногерманских отношений, встречаясь с Г. Шмидтом, А. Мёллером и Э. Франком. Наконец 12 сентября 1969 г. заместитель министра B. C. Семенов вручил временному поверенному в делах ФРГ фон Штемпелю советский ответ на ноту правительства ФРГ от 3 июля 1969 г. Его смысл – пора вступать в устный диалог.
