В свете опыта 70–80-х гг. не уверен, что время, отпущенное руководству ГДР на социальную и политическую идентификацию, к тому моменту еще не истекло. Но тогда я считал, что невостребованные резервы есть, имеющиеся проблемы решаемы, совершенные ошибки исправимы. Все, правда, на пределе.
В этом смысле встреча канцлера В. Брандта с председателем Совета министров ГДР В. Штофом в Эрфурте 19 марта 1970 г. была более чем симптоматичной. Ею открывался двадцатилетний этап политического, не силового объединения Германии. Процесса, который нельзя было остановить, но остававшегося до поры до времени управляемым. При известных предпосылках. Вернее сказать, при соблюдении ряда непременных условий, со стороны руководства ГДР проигнорированных и в Москве не осознанных.
В конце 60-х гг. одним из камней преткновения в советско-западногерманских отношениях стал вопрос о приобщении ФРГ к ядерному оружию. Мало того что территория Федеративной Республики превратилась в главное вместилище американских тактических, оперативных и стратегических атомных зарядов за пределами США. Правительства, парламенты, общественное мнение Западной Европы систематически обрабатывались в пользу признания за бундесвером права участвовать в принятии решений насчет ядерного «казус белли», а затем получить свой пай в «европейском ядерном сообществе» или в «атлантических ядерных силах».
По сие время вокруг подобных проектов (замечу в скобках – не все варианты рассекречены) гуляет много легенд. Одна сторона сгущала краски, другая стремилась выдать драму за водевиль. Судя по документам НАТО, что мне попадались на глаза, позиции США и ФРГ выражали наиболее опасную тенденцию. Названные и неназванные проекты имели назначением обустройство европейского региона применительно к реальным потребностям практической ядерной войны. Насколько ограниченной или запредельной – другой вопрос.
Советский Союз попадал в своеобразное положение. Мирного договора с Германией или ее преемниками не было. Никто не мог отменить немецких обязательств, вытекавших из безоговорочной капитуляции и декларации о поражении Германии, положений о вражеских государствах в Уставе ООН. На деле же – с позиций безопасности СССР – Западная Германия становилась средоточием всех угроз. Опасностей несравнимо больших, чем обрушились на советский народ в 1941 г.
Отказ от применения силы – как его увязать с ядерными амбициями определенной части руководства ФРГ и установками НАТО на первый ядерный удар, на превентивные при некотором раскладе действия? А комментарии, коими сопровождались заявки на «равенство» без изъятий в сфере индивидуального и коллективного права на самооборону? Они лишь провоцировали новые подозрения. Сошлюсь на заявления министра иностранных дел ФРГ Г. Шредера, вошедшие затем в ткань дипломатических нот ФРГ 1965 г. Заявления типа «обязательства из капитуляции 1945 года и решения Контрольного совета… отменены в ФРГ с момента (заключения) германского договора», между тремя державами (США, Великобританией, Францией) и ФРГ в 1952 г. Или «капитуляция немецкого вермахта в 1945 году (не Германии, а ее вооруженных сил! – Авт.) не означала ни в коем случае отказа немецкого народа от самообороны на вечные времена».
Москва задавала себе вопрос: как должно толковать происходившее? Не без поддержки США, Великобритании и Франции Федеративная Республика была категорически против мирного договора, который подписывали бы оба германских государства, или двух мирных договоров с каждым из этих государств в отдельности, а если называть вещи своими именами, против мирного договора как такового вообще. Вместе с тем отсутствие мирного урегулирования служило федеральному правительству ширмой для отказа от признания итогов Второй мировой войны и прежде всего границ на востоке. Права СССР как державы-победительницы оспаривались и в части демилитаризации Германии, и ее денацификации. Напоминание об этих правах отвергалось как «вмешательство во внутренние дела» Федеративной Республики. В то же время нам не уставали напоминать об «ответственности советской стороны за Германию в целом и Берлин».
Юридический нонсенс: вроде бы капитулировал вермахт, и то только перед четырьмя державами, а не перед каждой из них. Контроль, по боннской логике, вводился за призраками Третьего рейха, а не реалиями, возникшими на месте рухнувшего нацистского «нового порядка». Официальный Бонн признавал лишь те разделы международного права, к возникновению которых сам был причастен. Даже для Устава ООН не делалось исключения. Проводилось как бы различие между итогами Второй мировой войны и последствиями холодной войны. Последние, на взгляд многих западногерманских политиков, обогнали и отменили первые, создали новые факты и факторы, к которым классические рецепты совмещения интересов, построенные на преемственности, были неприменимы.
Новый разворот в ядерной проблематике начался с заключения в 1968 г. договора о нераспространении ядерного оружия. Значение этого международного акта трудно переоценить. Поэтому надо сожалеть, что державы – его инициаторы, СССР, США и Англия, не перестарались в точности прочтения собственных обязательств, вытекавших из договора. Особенно в первые двадцать лет его действия. Но это – другая тема. Нас же занимает германский аспект.
Успех ХДС/ХСС на федеральных выборах 1969 г. сделал бы, по нашим оценкам, проблематичным присоединение ФРГ к договору о нераспространении. Порочный круг замкнулся бы – без удовлетворения боннских требований по германской проблеме Федеративная Республика не подписала бы договор 1968 г., без ее присоединения к этому договору взаимопонимание об отказе от применения силы становилось недостижимым, без отказа от применения силы подвешенным оставалось большинство вопросов любой старой или новой «восточной политики».
Ясное заявление В. Брандта 28 октября 1969 г. в качестве главы правительства в пользу участия ФРГ в договоре о нераспространении и подписание месяц спустя в Москве, Вашингтоне и Лондоне, столицах стран-депозитариев, его текста устраняли неопределенность. Она, эта неуверенность, оттягивала формулирование положительного советского ответа на предложение западногерманской стороны открыть 7 декабря 1969 г. в Москве обмен мнениями, согласно сообщению – «начать переговоры», о взаимном отказе от применения силы.
Решение социал-либеральной коалиции принять обязательства по договору о нераспространении подверглось резким нападкам оппозиции. Лидер ХСС Ф.-И. Штраус обвинил правительство в «атомном Версале». Реакции было невдомек (или она с охотой закрывала глаза на это), что расщепленный атом расколол Германию.
3–4 декабря 1969 г. в Москве собрались руководители партий и правительств стран – участниц Варшавского договора, чтобы условиться о координации действий перед лицом совершавшихся и назревавших перемен. Сверке шагов предшествовали дискуссии в политбюро ЦК КПСС.
Мне выпала доля стать основным автором аналитической записки, исследовавшей изменения в Федеративной Республике под углом зрения вероятных последствий для Центральной и Восточной Европы, а также противостояния Запад – Восток в целом. Масштаб и комплексность задачи оправдывали, с моей точки зрения, солидный объем и неоднозначность выводов, сложность самой архитектоники записки.
