– Что будем делать: констатируем неспособность сторон вырваться из набивших оскомину стереотипов и подтвердим, того не желая, обоснованность и уместность всех прежних заблуждений, ошибок и упущений? Или поменяемся на несколько минут местами – вы войдете в положение Громыко, а я попытаюсь проникнуться заботами и чувствами, ставшими частью менталитета ФРГ, и поколдуем над возможной развязкой территориальной проблемы? Вроде бы в нашем распоряжении имеются почти все необходимые элементы для выражения договорного обязательства, основывающегося на реально существующем положении. Надо бы их сложить воедино, но без того, чтобы возникал крен на правый или левый борт. Попробуем?
Э. Бар порывается высказать недовольство и недоумение по поводу прессинга, которому подвергает его наш министр:
– Громыко должен бы понимать, что покуда, особенно на пленарных встречах, им отстаиваются крайние взгляды, в ответ он может услышать лишь жесткие контрпозиции немецкой стороны.
– Что нужно было сказать для протоколов и для слуха союзников, произнесено и повторено министром и вами под самыми рафинированными соусами. Здесь нас никто не слышит и не записывает. Предлагаю не тратить время на эмоции и проинвентаризировать, достаточно ли для успеха строительных конструкций, уже выставленных на обзор, если нет, то перепроверить, не пылится ли что-то по сусекам.
Мой партнер не просто согласен. Он систематизирует все, что заявлено Бонном и Москвой относительно границ в Европе с момента создания социал-либеральной коалиции, демонстрируя великолепную память и дисциплинированность интеллекта, а также способность к лапидарным формулировкам. Мне остается упомянуть о консультациях Громыко с Гомулкой и Ульбрихтом, оттеняя мысль о том, что советская сторона поставлена в определенные рамки как своими национальными интересами, так и обязательствами перед союзными государствами.
На в высшей степени интенсивный диалог ушло часа полтора. Не стану перенапрягать внимание читателей подробностями работы над формулировкой, которая почти без изменений войдет в будущий текст договора. Заранее отвожу возможное желание доискаться, кому из нас двоих пришли в голову принятый порядок слов и сами слова. Пустое это занятие, если учесть посылку – мы менялись местами и в сумме видели себя не экспонентами противоборствующих школ, но, если угодно, оппонентами тех группировок в обеих наших странах, которые приспособились к климату холодной войны и очень преуспевали в подледном лове, в мутной к тому же воде.
Не должно быть понятия «признание». Это ясно. Не может быть вместе с тем двусмысленностей, из которых при любом неблагоприятном повороте вылезет шило разночтений. Тут тоже имелось взаимопонимание. Выход? Он в применении свежих словопостроений, которые, между прочим, затруднят ссылки на прецеденты и побудят толковать будущий договор, исходя из него самого. Об этом у нас будет еще повод поговорить.
Перед Баром и мною неисписанные блокноты. Они понадобятся только под конец, когда, не знаю сколько раз, повторенные обороты речи сами запросятся на бумагу. Одна, другая, финальная редакция уже с карандашом в руке. Опять перепроверяем себя на слух. Звучит необычно, и в то же время в каждой строке чувствуется логика, баланс политических и правовых понятий выдержан, стыки между подходами сторон заметны разве что придирчивым экспертам.
– Ставим точку? Как будем докладывать?
– Как «предварительное предложение», имеющее добро главы делегации ФРГ, но требующее санкции из Бонна, – говорит Бар. – Боюсь, что я превысил или, вернее, вышел за данные мне письменные инструкции. Естественно, я буду рекомендовать Брандту и Шеелю поддержать плоды наших усилий при условии, что Громыко в свою очередь примет компромисс и прекратит давить на делегацию ФРГ.
Состояние Бара чем-то схоже с состоянием музыканта сразу по завершении сольной партии в классическом концерте. Напряжение долго не отпускает его. Аплодисменты для того и придуманы, чтобы помочь маэстро спуститься с облаков. Пытаюсь шуткой снять его напряжение:
– В отличие от вас никаких инструкций у меня не было; Громыко может в порядке поощрения высечь своего заместителя по делегации по первое число и лишить его права голоса.
Партнер не вдруг откликается.
– Если ваш министр, – размыкает он уста для монолога, – то…
Я продолжаю за Бара:
– …пусть он ищет себе другого участника переговоров.
Назавтра назначено пленарное заседание. Надо точно передать на русском языке формулировки, существующие пока в немецкой редакции. В правовой и политической областях это особое искусство. Между тем Громыко с нетерпением ждет моего сообщения. Пока мы с Баром мудрствовали, из секретариата министра интересовались, когда можно рассчитывать на мое возвращение в МИД. Вот, оказывается, с чем пытались проникнуть в гостиную мои советники и натолкнулись на суровое:
– Не мешать! Пейте чай или все что угодно и позаботьтесь, чтобы никто не нарушал наше уединение.
Звонить Громыко? Нет. Сначала доложу Брежневу. Набираю номер телефона его помощника Самотейкина.
– Просьба записать и срочно показать генсеку «предварительное предложение», которое может быть внесено на ближайшей официальной встрече делегаций.
Диктую с ходу русский текст. Для некоторых терминов даю варианты перевода на выбор.
Прошу при докладе сделать ударение на замечание Бара, что он исчерпал свои полномочия и где-то даже, возможно, их превысил. Следовательно, как бы министр ни настаивал, Бар не в состоянии дальше пойти навстречу его требованиям.
Самотейкин замечает, что вроде бы и нет причин на чем-то еще настаивать. Формулировки кажутся ему убедительными по существу, хотя несколько непривычными по форме.
– Вот так и скажи Леониду Ильичу. Постарайся разъяснить ему, что наши и наших союзников интересы соблюдены и что если сие сделано в уважительном для ФРГ стиле, то это плюс для нас самих. Через час буду у себя. Сообщи мне, пожалуйста, как генсек воспринял новость.
Связываюсь с министром.
– Вкусно кормят и поят в особняке? Наверное, поэтому вы засиделись, – ворчит Громыко. – Можете быть через четверть часа у меня?
Потом интересуется:
– Полезный был разговор? Приоткрыл скупой рыцарь свою шкатулку?
– Есть новости. С моей точки зрения, достойные внимания.
– Жду вас. Вот мы и сравним наши точки зрения.
Понимай как хочешь.
Слава богу, автомашина нашлась, и в означенное время я добрался до приемной Громыко. Он с кем-то общается по телефону. Очень кстати. Использую несколько минут, чтобы выполнить подстрочный перевод сложных пассажей. На отработку редакции времени, однако, не остается. Помощники приглашают пройти к министру.
Привычное «Ну, как у нас?». Это в случае, когда Громыко в уравновешенном состоянии. При скверном настроении вопрос звучал бы «Что там у вас?».
– Главная новость в рабочем проекте по границам. Если не будет возражений, то с нее я и начну.
