Вашингтон, похоже, подстраховывался. Если случится сбой и Париж с Лондоном потребуют удовлетворения, то виноватыми будут Москва и отчасти Бонн. Не отменять же правило, которое гласит: США за свою внешнюю политику не извиняются.
Или сбой уже произошел? М. Хилленбранд допустил досадную оплошность. В перерыве какой-то встречи с британским коллегой он, как передавал мне два десятилетия спустя Дж. Дин, забыл на столе копию телеграммы К. Раша. Английский дипломат «ненароком» заглянул в нее, и тройственные переговоры в Бонне перестали быть тайной. Американцам стоило больших усилий уладить инцидент так, чтобы все не полетело в тартарары.
О второй предпосылке удачного исхода еще предстояло сговориться. Как лучше распределить роли? Органичнее всего выглядел следующий вариант: П. А. Абрасимов покажет некоторые подвижки в советской позиции; французы и англичане не сочтут их достаточными; тогда американцы выступят модераторами. Или: К. Раш выдвинет обговоренное в Бонне предложение с несколькими запросными добавлениями; советский представитель возьмет его за основу с оговоркой, что ожидает готовности западных держав позитивно откликнуться на внесенный или вносимый наш проект. Ясно, полагаю, что и этот проект был бы предварительно прокатан втроем и заранее условлено, где и какие коррективы могли быть сделаны.
А. А. Громыко хочет лично удостовериться в надежности переплетений необычной конструкции, в солидности К. Раша как партнера. Надо встретиться. Где? Посол США не был в Сан-Суси и Цецилиенхофе. Почему бы не восполнить пробел в его познаниях. По пути туда можно будет сделать остановку в Потсдаме. Понятно, не в ресторане или официальном помещении, что вольно или невольно привлекло бы любопытных. Нужен неприметный, расположенный в тихом месте особняк.
Где тонко, там и рвется. Выявилось, что наши военные давным-давно сдали немецким властям все виллы и особняки, занятые в 1945–1946 гг. У гражданских ведомств их никогда не было. Со многими предосторожностями пришлось обращаться к руководству ГДР за содействием. Для чего понадобилось помещение, кто там разместится – не раскрывается. Прибудет высокопоставленный представитель из Москвы. Он проведет в Потсдаме несколько часов. Подробности – после его приезда.
Неказистый особняк сыскался. Наскоро побеленные стены, свежий лак на скверно отциклеванном паркете, обшарпанная обстановка. Единственное, что скрадывает неуют, – букет умело аранжированных цветов на столе.
Громыко в качестве хозяина приехал примерно за три четверти часа до назначенного времени встречи. Он проверяет, дошли ли распоряжения на места – К. Раша должны пропустить без проверки документов через КПП в Бабельсберге, обычно закрытом для движения. Министр не зря беспокоится. Он-то знает коварство «мелочей». Затем вопрос:
– Кому принадлежит сей храм? Ага, друзьям. После войны чуть ли не каждый наш генерал занимал по особняку, об интендантах и говорить нечего. Уверен, все задарма спустили. Американцы за трофейную собственность держатся, мы же от нее открещиваемся. Друзья не станут незримым третьим в нашей встрече?
П. А. Абрасимов энергично уверяет, что все проверено. Подвоха не предвидится. Сложные устройства за короткое время установить нельзя, а простые наши специалисты засекли бы.
У министра свои познания. Он что-то чертит в блокноте, потом дает мне прочитать:
– Ссылки на встречи с вами и Баром – при крайней необходимости. Наш обмен мнениями впишем в контекст четырехсторонних переговоров.
Посол США ждать себя не заставил. Уже неплохо. Церемония знакомства тоже не отняла много времени. Можно к делу. Громыко упирает на важность момента.
– Если США и СССР согласованно устремятся к общей цели, то урегулирование перестанет быть проблематичным. Конечно, не снимается задача убедить Англию, Францию и ГДР, но мне почему-то кажется, что совместными усилиями сделать это легче.
Все-таки министр классный дипломат. Не придерешься. Нужное выражено на понятном К. Рашу лексиконе. Непосвященному и в голову не придет, что позиции сопрягаются уже два месяца с гаком и сейчас надо организационно обеспечить переход «чертова моста».
Посол США немногословен. Как я ранее мог убедиться, он не сразу адаптируется. Раш подтверждает заинтересованность своего правительства в успехе берлинских переговоров и готовность практически сотрудничать с советскими представителями для расширения областей согласия и преодоления остающихся разногласий.
Гость оживляется, когда речь заходит о сценарии ближайших заседаний четырех послов. Раш и Абрасимов обговаривают детали, очередность их введения в оборот. Громыко чувствует себя режиссером-постановщиком.
Вот бы кинокамеру сюда. Ни дать ни взять – драматический спектакль. Не в пренебрежительном или негативном смысле. Его необычность в том, что совмещают цели и синхронизируют поступки экспоненты различных сторон, поднявшиеся над повседневностью. Эпизод? Исключение или рождение новой традиции? Руководят ими убеждение или прагматизм? Этого не знает никто, кроме живой жизни, а ей только предстоит состояться.
Раш – актер под стать Абрасимову. Лишь крепкое рукопожатие выдает мне, что наши отношения кое-что значат. Для окружающих – протокольный жест.
Громыко аттестовал все это по высшей шкале оценок. После проводов гостя он заметил в разговоре со мной:
– Признаться, не ожидал, что Раш так чуток к оттенкам. Ему не надо пережевывать. Суровая школа за плечами. Теперь мне спокойней. Будем форсировать переговоры. Леонид Ильич торопит.
До Л. И. Брежнева дошли сигналы, что над коалицией сгущаются тучи. Оппозиция интенсивно обрабатывала либералов-депутатов в землях и бундестаге. В средствах не стеснялись и не экономили. Если вчера ставка делалась на смачивание во фракцию ХДС, то ныне предпочтение отдавалось заполучению голосов отдельных парламентариев на случай важных голосований. Складывалась гнетущая атмосфера неуверенности и взаимной подозрительности. Правительство В. Брандта – В. Шееля утрачивало инициативу, возникала патовая или даже худшая ситуация.
Западный Берлин обретал новое измерение. До сих пор он использовался как регулятор температуры в противостоянии Восток – Запад, НАТО – Варшавский договор. Доставалось и ФРГ, но заметим, Федеративной Республике в целом, ибо представленные в бундестаге партии почти всегда держались, что касается Западного Берлина, единой линии и в равных долях несли издержки. Сейчас, в момент прокладывания путей к разрядке напряженности, налаживания конструктивного сотрудничества с Востоком, ледовый монолит испещрили трещины. ХДС/ХСС упрямо держались догмы К. Аденауэра, обрекавшей Западный Берлин стоять последним в очереди за плодами здравого смысла и терпимости.
Нет нужды примитивизировать советскую позицию и приписывать тогдашнему нашему руководству стремление вбивать клинья между правительственными партиями и оппозицией. Не было этого. Если бы Московский договор стал делом всех партий, то лидеры СССР только приветствовали бы подобное развитие. Западный Берлин, осознание этого постепенно пробилось на верхние этажи, можно было из объекта раздоров сделать полигоном опробования инициатив, служащих благу масс. Символ холодной войны просился стать символом позитивных перемен.
