Министр согласен, что подмены ценностей и понятий не должно быть. И не о подправлении договорного текста речь. Московский договор должен войти в силу в полном объеме и в оригинальной редакции.
– Можно найти прецеденты появления в парламентах заявлений и резолюций по мотивам голосования, – продолжаю я. – Делегаты ФРГ вели переговоры, исходя из конституции и действующих законов своего государства. Это принималось к сведению, и урона не возникнет, если нечто подобное будет сказано снова. Обязательства по Московскому договору не отменяют обязательств сторон по другим ранее заключенным договорам и соглашениям. Ввиду важности данного положения и оно могло бы быть подтверждено.
X. Эмке прерывает мой монолог:
– Вы, если я не обманываюсь, положили свои соображения на бумагу. Может быть, доверите их мне?
– Никакого проекта у меня нет. Как вы заметили, по ходу нашей беседы я сделал кое-какие записи для раздумья. Кроме меня, никто в черновике не разберется.
– Ваши заметки, обещаю, нигде не будут фигурировать. Я усвоил также, что соображения излагались вами не с позиций посла.
Не должен был я этого делать. Ни в каком качестве. Тем не менее мой черновик X. Эмке получил. На листке из блокнота от руки набросано несколько фраз. Ни даты, ни подписи. На дипломатическом жаргоне – «нон-пейпер». И все-таки свидетельство, что я не был лишь слушателем.
Через два-три дня X. Эмке снова у меня. Он приехал с проектом резолюции. Решаю – в прошлый раз наговорил лишку и сегодня помолчу. Но как смолчишь, если ГДР именуется «советской зоной» и выдаются другие подобные перлы? Вот как толкуется «пишите что хотите», покуда одностороннее заявление.
Напоминаю министру, что кроме договора стороны согласовали и скрепили заявления о намерениях. Они не являются предметом обсуждений в бундестаге, так как не требуют его одобрения. Но сбрасывать их нельзя. Не в интересах и самой ФРГ, которая подписала с «зоной» пакет договоренностей в рамках западноберлинского урегулирования.
Во избежание недоразумений подчеркну, что ни на этой, ни на предыдущей, ни на последующих встречах я не брал за одни скобки Московский и Варшавский договоры. Разговоры о резолюции бундестага всегда замыкались на ратификации Московского договора. Мне было неизвестно, вступали ли западные немцы в контакт с поляками по этому вопросу, и я счел за лучшее данной темы в беседах с X. Эмке не затрагивать.
Не перегружая свои телеграммы подробностями, я докладывал в Москву о встречах с министром X. Эмке и в конце не упускал добавлять – «прошу указаний». Центр будто воды в рот набрал. С третьего или четвертого «прошу» поступает отписка: «Действуйте в соответствии с имеющимися указаниями». Поскольку «имеющихся» не имелось, должен был действовать по обстановке.
Обстановка между тем не упрощалась. Интерес ко мне как «консультанту» по проекту резолюции проявляет оппозиция. И без запрещения из Москвы я воздержался бы вступать в этой связи в прямой контакт с ХДС/ХСС. Но как поступить, если тебя приглашает федеральный канцлер и ты знаешь, что на встрече с ним рядом будет Р. Барцель?
На случай нагоняя от Громыко строю глубоко эшелонированную оборону – Брандт волен сам решать, кого он позовет на беседу с послом, и не обязан был меня заранее ставить об этом в известность. Если известил, то проявил любезность и политический такт. Логично? Для вас, читатель, возможно, но Брежнев расценил это по-другому.
– Как он посмел нарушить мой запрет?! – шумел генеральный секретарь. – Существует у нас дисциплина или каждый себе голова?
Громыко принял гнев на себя, а ведь мог подлить масла в огонь. Очевидцы рассказывали мне, что еще немного – и Брежнев распорядился бы отстранить меня от работы как испортившего обедню. Он долго мне не прощал «обиды», ему причиненной. Это, между прочим, предопределило, что сотрудники посольства не были удостоены хотя бы «царского спасибо» за свои труды. Узнай об этом сразу, а не с порядочным опозданием, я не ограничился бы поминанием автора «Очерков бурсы» Н. Помяловского с его бессмертным: «И секли всех в субботу поголовно. Одних в наказание, других – в поощрение».
В неведении отправляюсь 9 мая 1972 г. в резиденцию В. Брандта на Венусберге. Со мной советник В. А. Коптельцев. Наряду с канцлером нас встречает, как потом было объявлено, «немецкая политическая элита». Их, политиков, собралось значительно больше, чем я ожидал, – В. Шеель, X. Эмке, Р. Барцель, Р. Штюклен и кое-кто еще.
Брандт уединяется со мной на пару минут.
– Вот текст резолюции, написанной с участием представителей ХДС и ХСС. В случае ее принятия оппозиция не будет препятствовать ратификации договоров ни в бундестаге, ни в бундесрате. Скажите, если у вас возникнут сомнения по поводу того или иного пассажа.
Пробегаю по диагонали две страницы. Каждая вторая или третья фраза тянет на возражения. Но, может быть, это даже неплохо – оттеняет односторонность бумаги. Нет, не место и не время заниматься редактированием. На данной встрече я выступаю как посол и слова мои получат соответствующий резонанс.
И все же следовало внимательнее вглядеться в пункт 2, вернее – в его заключительную фразу, ставившую под вопрос правовые основы реально существовавших границ. Я устрою затем целую бучу вокруг нее. И надо было бы высказаться с ходу. Брандт, думаю, понял бы меня.
Повторю, читал по диагонали. Начало пункта 2 – «ФРГ принимает обязательства только от собственного имени и исходит из границ, как они существуют на сегодня» – сносное. Я перескочил на пункт 3, трактовавший право немцев на самоопределение. Слона в пункте 2, как говорится, не приметил: договор не предопределяет урегулирований по мирному договору. Это еще куда ни шло. Но утверждение, что договор не создает «правовой основы для ныне существующих границ», было вызовом.
То, что слон был родом из «дома Геншера», я узнал, вернувшись в посольство. Не эксперты ХДС и ХСС сочинили, а юристы из МВД придумали. Это возмутило и дало толчок цепи моих ошибочных, в любом варианте излишних, шагов.
Вернемся, однако, на Венусберг. Мероприятие единственное в своем роде. Посол иностранного государства в функции связующего звена во внутриполитической баталии. Ему не позволено, балансируя на высоко протянутой проволоке, заметно качнуться ни в чью сторону. Только в этом случае будет прок. Удалась ли мне эта роль? Вечером того же дня, когда я потряс достигнутое на Венусберге перемирие, принесли телеграмму от неизвестной мне женщины: «Не переживайте, вы были честным маклером».
То, что я не кривил зеркал, просвещая собравшихся насчет процедур прохождения в советском руководстве информации и принятия решений, соглашусь. В остальном же наинизшую оценку по итогам я выставил себе сам. В первую очередь за просмотр злополучной фразы из пункта 2.
Все урегулирования имеют статус модус вивенди. Мы сами временные жильцы в этом мире. В таком философском камертоне были выдержаны все мои высказывания. Московский договор, конечно, компромисс. Обе стороны руководствовались реальностями. Достигнутый уровень взаимопонимания отражен в тексте договора, и обязательства Советского Союза и Федеративной Республики по отношению друг к другу могут выводиться только из договора. Ни протоколы, ни односторонние предложения и документы не являются источником прав или обязанностей участников урегулирования.
