– Это нужно лично мне. Я связан словом. Это нужно и Брежневу, чтобы не создалось впечатления – сиднем просидел пять дней в Бонне, обложенный тысячами наших полицейских и двумястами своих телохранителей.
Поздно вечером захожу в комнаты, отведенные лично Брежневу. Посиделки на Венусберге изрядно затянулись.
Генсек интересуется, каковы отклики на советско-западногерманскую встречу в Федеративной Республике и на Западе вообще.
Мы снабжали его информацией неустанно. Помощники генсека А. М. Александров и А. И. Блатов исправно несут свою службу – от них Брежнев получает привычный телеграфный паек со всего мира. Так что его вопрос об откликах больше для вводки в разговор.
Брежнев благодарит посольство за организацию визита.
– Ты не подстраиваешься, и я это ценю. Очень хорошо, что немцы тебя уважают. Перед отлетом в Москву надо бы поговорить, как действовать дальше.
– Пока же, зная, что вам советуют другое, еще раз докладываю личную просьбу Брандта. Примите приглашение министра-президента правительства Северный Рейн – Вестфалия X. Кюна. Канцлер придает этому значение. Он обещает, что политику в замке сервировать не станут, а с вертолета, на котором Брандт полетит вместе с вами, удастся увидеть хотя бы малую толику Федеративной Республики.
Брежнев дает указание позвать Громыко, Патоличева, Бугаева. Министр гражданской авиации в отлучке. Являются двое его коллег по правительству. Генсек сообщает, что Брандт просит вернуться к приглашению Кюна. Как поступим?
Громыко говорит:
– Ведь решили. Что еще рассматривать. Тебе ни к чему летать на немецких вертолетах. Мало ли что надо Брандту. Программа и без того насыщенная.
Генеральный избалован вниманием и принимает его как должное, но показная опека ему претит. Не приглашая Патоличева высказаться, он сухо прощается:
– Идите отдыхать. Утром посмотрим.
Министр по дороге мне выговаривает:
– Что вы суетесь не в свои дела? Если с Брежневым что-нибудь случится, с кого будет спрос? С вас, что ли?
Не знал я, что незадолго до поездки в ФРГ Брежнев перенес операцию и врачи якобы предостерегали против «вибраций». Таким образом, вертолет, и без того, по советским понятиям, «рискованное транспортное средство», превращался в противопоказание здоровью. Подброшенный кем-то надуманный довод Громыко стилизовал в постулат.
Наутро, приехав, как и во все остальные дни, в 8.15 в Петерсберг, узнаю, что Брежнев отдал распоряжение – лететь. Поджидаем, когда он выйдет из своих апартаментов. Громыко сызнова читает мне нотацию, а появление Брежнева встречает тирадой:
– Вчера выдался трудный день. Леонид, ты заслужил несколько часов отдыха. Опять же вертолет.
– Решено. Я лечу. Кому надо задержаться в Бонне, пусть остается.
Эпизод сам по себе пустячный. Земля не содрогнулась бы, поддайся Брежнев уговорам «доброхотов» и останься в Петерсберге. Но присмотр устанавливался все более глухой. Мультиплицированное внушение способствовало распаду личности подопечного. Через полтора года советский лидер впадет в сумеречное состояние. Благодаря усилиям Е. И. Чазова и других профессоров будут наблюдаться ремиссии, впрочем, с каждым годом все более краткие. Кому-то сие было удобно и надобно.
Перед прибытием генерального секретаря в ФРГ и по ходу визита больше всего нервотрепки задал опять-таки Западный Берлин. Четырехстороннее соглашение не всегда спасало. Каждая сторона тянула его, как одеяло, на себя. На Берлине сорвалось научно-техническое соглашение, что тоже намечалось заключить в дни пребывания Брежнева в Бонне. В проекте совместного советско-западногерманского заявления раздел, относящийся к Западному Берлину, эксперты взяли в скобки, передав на арбитраж министрам иностранных дел. Но статс-секретарь П. Франк посчитал, что знаки препинания в четырехстороннем соглашении не должны уподобляться полосе с препятствиями, и встал насмерть.
Назавтра подписание заявления. Брандт уполномочил Бара встретиться с Громыко, чтобы изыскать выход. Министр принимает Э. Бара в моем присутствии.
Э. Бар замечает:
– Мы тоже участвовали в переговорах и знаем, какой смысл вкладывался в каждое слово и положение соглашения по Берлину.
– Федеративная Республика в переговорах не участвовала.
– Возможно, я выразился не совсем точно. Федеративная Республика не была сторонним наблюдателем при выработке соглашения.
– Федеративная Республика не имела отношения к четырехсторонним переговорам.
А. А. Громыко совершает обряд закрытия не худшей главы в советско-западногерманском взаимопонимании с издевательской интонацией. Ради чего? Отыгрывается на мне за состоявшийся полет в замок? Ставит заслон новым нашим «сговорам»? Мстит за унижения, перенесенные в процессе ратификации Московского договора? Подтверждает, что Западный Берлин остается «любимой мозолью»? С меня довольно. Визит, конечно, закончим на приличной ноте, но чтобы дальше выносить причуды министра – нет, увольте.
Э. Бар замолк. Громыко в свою очередь не торопится что-либо предлагать. Незвано встреваю в то, что беседой не назовешь:
– Может быть, нам с Баром прикинуть развязку? Ни о каких новых урегулированиях речи не идет. Нужно емко и конструктивно передать политическое отношение СССР и ФРГ к действующим договоренностям.
– Вот-вот. Все, что требовалось решить, – подхватывает министр, – четыре державы решили. Теперь принятые решения надо выполнять. Собственно, ничего другого не требуется записывать в совместном заявлении.
– Весьма важным было и остается, как сказать то, что нужно сказать. Иначе заявление свелось бы к перечню обсуждавшихся вопросов. Если мое соображение кажется лишним, тем лучше, у меня других забот предостаточно, – теряю я терпение.
– Возражений, чтобы вы с Баром приложили руку к проекту совместного заявления, у меня нет. Получится – хорошо. Не получится – обойдемся без упоминания Западного Берлина.
– Без западноберлинского пассажа совместного заявления не будет, – отрезает Э. Бар. – Я себе не очень представляю, когда мы с послом сможем отключиться от других дел и засесть за формулировку по Берлину.
– А ночь на что? – желчно замечает Громыко.
На этом «содержательная» встреча с министром закончилась. Мы договариваемся с Э. Баром встретиться, если удастся, попозже вечером и в любом варианте зарезервировать время следующим ранним утром.
Не помню, чтобы мы сходились в тот же день. Детали встречи в 7.30 утра 21 мая запечатлелись. Формулировка «строгое выполнение и полное применение» (соглашения от 03.09.1971 г.) далась со второго или третьего захода. После все образуется. Наше предложение получит одобрение П. Франка. Пожевав слова, его примет Громыко.
Можно печатать недостающую страницу совместного заявления и подтверждать, что подписание документа состоится в назначенный ранее час. Время поджимает. Бар звонит кому-то и просит подослать вертолет. Пока мы делимся впечатлениями о том, как складывается визит. Едва ли не основной его результат, на взгляд Э. Бара, в упрочении доверия между двумя лидерами. Если с умом капитализировать этот фактор, многое можно сделать.
