- Перун должен быть в этих землях главным богом! - голос Бакуни рванулся к потолку чуть ли не визгом. - И достичь этого можно только кровью и страхом.
- Главным, но не единственным, - возразил ему Ладомир. - Каждый вправе кланяться своему богу, но при этом почитая других. А вы Велесовых волхвов согнали с Дубняка и тем обиду нанесли не только Скотьему богу, но и всем радимичам. С этого и начался бунт.
Бакуня засмеялся над Ладомировыми словами. И не похоже, что притворяется щербатый ведун, глаза-то действительно заискрились весельем. Но и ещё есть что-то в этих глазах, спрятанное за смехом. Человек с такими глазами может любого прирезать из-за угла и даже не поморщится при этом.
- В бунте на радимицкой земле вина Перуновых волхвов не самая главная, Ладомир. Многие здесь били ноги.
- Многие били, а спрос, выходит, учинили с одних радимичей, - нахмурился Ратибор.
- В любом деле кто-нибудь до оказывается крайним, - дёрнул плечом Бакуня. - А вам о другом подумать надо. О том, например, что нашим богам грозит большая опасность из греческих земель. Князь Владимир всё больше склоняется к печальникам Христовой веры. А греческий бог, это вам не Перун, он не терпит рядом с собой других богов и их печальников. Если мне не веришь, Ладомир, то спроси пасынка своего Мечислава, который наших богов считает гнилыми деревяшками. Я прав, Мечислав?
Впервые Бакуня обратился к молодому боярину, а до этого как бы и не замечал его вовсе. У Мечислава от неожиданности кусок застрял в горле, только и сумел, что побагроветь да кивнуть головой.
- Вот так христиане судят о наших богах. А того понять не могут, что сила тех богов, тех идолов деревянных в людях, которые им кланяются. И чем больше людей поклоняются Перуну, тем больше его сила. И готовность лить за бога свою и чужую кровь тоже показатель этой силы. Поняли Волки Перуна? Сейчас надо зажать людей в кулаке, чтобы даже перемет Владимира на чужую сторону обернулся его же собственным падением. Да и не решится князь идти против народа, если народ будет пребывать в твёрдой вере. Ныне мы доказали, что и без помощи князя можем чинить спрос с тех, кто поднимает руку на ближников Ударяющего бога. А ты говоришь - Скотьему богу обида. Если не устоит Перун, то падут и Велес и Даждьбог и все прочие славянские боги.
- Нет богов славянских и греческих, а есть один Бог на всех, - сказал негромко Мечислав.
- Ну вот, - засмеялся Бакуня.- Младой-то ваш ещё путается в словах, но есть среди христовых печальников люди куда болеекрасноречивые. А я вам так скажу - не только люди берут от бога, но и бог берёт от людей. И коли Перун берет от русичей, то он нам родным становится по крови. А значит и защищает он нас как своих родовичей. Неужели греческий бог, которому всё едино, что грек перед ним, что варяг, что фряг, что печенег способен защитить русичей в годину испытаний? И не защитит, а на Ударяющего бога вся наша надежда.
Хотел Мечислав возразить Бакуне, но не нашёл слов. Да и откуда им было взяться, если в том же христианском храме был он всего пять раз в свой последний приезд в Киев. Все его знания о Боге пришли в основном от матери, но и Людмила, наверное, не нашла бы нужных слов, чтобы возразить красноречивому ведуну. Мечислав здорово рассердился на себя за немоту, а потому и сошёл с возвышения, на котором стоял стол, от греха подальше. Попусту лаяться и с дядьями, и с Бакуней проку нет. Тут нужны такие слова, чтобы достали до самого сердца, а у Мечислава таких слов нет, да и знает он мало, много меньше того же Бакуни, который обошёл и объездил полмира.
От огорчения Мечислав пошёл в крайнюю боковуху, чтобы подумать на досуге, чем же истинный Бог лучше богов славянских. Жёнку Забаву он и не чаял здесь встретить, но так уж вышло, что пришёл за нею хвостом. А как уж она его миловать начала, так и вовсе всё на свете забыл Мечислав, даже Веснянку, которую обещал любить вечно. Чуть со стыда не сгорел Мечислав за такое свое непотребное поведение. Да и зачем ему Забава, коли уже всё сговорено с другой. А теперь что же, брать эту в жёны, а Веснянку оставить в Плеши? Конечно, боярину и две жены не обуза, но ведь это язычнику, а у христианина более одной жены быть не может. И выходит, что истинный Бог строже относится к людям, чем славянские идолы. То-то Бакуня обрадовался бы, глядя на незадачу Мечислава. И было бы из-за чего терять голову. Не люба ведь ему Забава, а приключилось с ним всё это из-за жалости. Сейчас она плачет, а как Мечиславу её утешить, коли ни мужа у нее, ни отца, и род её разорён, и податься ей некуда.
- У меня дите Куцаево под сердцем, пусть воевода твой похлопочет за меня перед Великим князем, а то выходит, что я без вины виноватая.
- За тем и вешалась мне на шею? - обиделся невесть от чего Мечислав.
- Я вешалась?! - у Забавы даже слёзы высохли на глазах: - Сам кинулся чёрным коршуном на белу лебедицу.
Врёт жёнка и даже не краснеет, но ведь не станешь же спрос с неё учинять пусть даже и за откровенную ложь. Если ты мужчина и боярин, то сам, будь добр, отвечай за свои поступки.
- На Ладомира надо было вешаться, уж он бы тебя не дал в обиду.
- Побоялась я, - честно призналась Забава. - Да и отцова кровь ещё не просохла на его руках. А ты тихий да ласковый.
Во второй раз не следовало бы Мечиславу ей поддаваться, да уж больно призывно белели её ноги в полутьме. Теперь уж, конечно, не скажешь, что миловались в горячке.
- Так поможешь или нет? - не упустила своего Забава. - Я ведь не в жёны к тебе прошусь.
- Помогу, - без охоты выдавил из себя Мечислав.- Раз в тебе Куцаев плод, то не должны тебя обездолить, тем более что отец будущего ребёнка погиб за Великого князя.
Когда выходили из боковухи столкнулись нос к носу с Пересветом. Ну, словно поджидал он их здесь. А Забава вместо того, чтобы шмыгнуть тихой мышкой в сторону, стала льнуть к Мечиславу. Мало Пересвет, так вся челядь это видела. А Пересвет, конечно, не упустил своего, когда сели за стол вечерять узким кругом:
- На чём поладил с жёнкой, Мечислав?
И все дядья на него уставились, будто совершил он нечто из ряда вон выходящее. Мечислав краснел, а Забава хоть бы что, покрикивала только на челядинок да зыркала глазами.
- Ребёнок у неё будет от Куцая, а потому и просит она твоей заступы, Ладомир, перед Великим князем.
- Ну, если непраздна, то будет ей заступа, - усмехнулся плешанский воевода. - Но ведь мало взять, надо ещё и удержать до той поры, пока ребёнок подрастёт.
- Я удержу, - подала голос Забава, хотя никто её не спрашивал. - Мечислав поможет.
Никакого слова не давал ей Мечислав, а вот вцепилась в него жёнка, что не вдруг оторвешь. Знал бы, что так будет, за версту бы обошёл ту боковуху.
- Такая она жизнь, Мечислав, - посочувствовал Пересвет. - Каждому мужчине выпадает в ней и своя жена, и своя вила, что вечно норовит утащить на дно самого глубокого и тёмного омута.
А дядья на Пересветовы слова долго смеялись, хотя Мечислав так и не понял, что в тех словах было смешного. Ну да им, пожившим на свете подольше, наверное, виднее.
