- Ты какого роду-племени, Ладомир? - спросила Людмила.
- Из древлянский старшины, рода Гастов, но в роду я последний.
- Проси княж Владимира, чтобы вернул дедину.
- А что я с теми землями делать буду? - усмехнулся Ладомир.
И вновь привиделось Ладомиру женское лицо, залитое слезами, и зарево большого пожара, в котором сгинули его родные. И всадники какие-то чудились вокруг пожарища, и от этих всадников прятался измазанный сажей Бирюч, тащивший на руках испуганного Ладомира. Бирюч не любил про это вспоминать, а Ладомир его не расспрашивал. Знал только, что согнан был его род волею княгини Ольги с древлянских земель и истреблён почти вчистую, а тех, кто уцелел, добили потом в Муромских лесах во время набега радимичей.
- Ты садись, - кивнул Ладомир на лавку. - В ногах правды нет.
- Моих тоже жгли, - сказала Людмила. - Я тогда была совсем девчонкой. Степняки. Помню, как пряталась в зарослях, пока дружина боярина Мечислава не подошла на выручку. Вот тут я ему, наверное, и приглянулась, хотя совсем девчонкой была, годков тринадцати. А в четырнадцать я уже родила боярину первенца.
- А боярин твой тоже верует в грецкого бога?
- Нет. Боярин Мечислав печальник славянских богов.
- А тебе в твоей вере не перечит?
- Боярину Мечиславу нет дела до моего Бога, - сказала Людмила с непонятной Ладомиру горечью. - А христианство в Киеве от княгини Ольги пошло, она эту веру приняла в Византии.
Сидела Людмила на лавке чуть боком, словно не была уверена в том, что не придётся подхватившись бежать из ложницы от домогательств Ладомира. И глаза её настороженно следили за каждым его движением. Но он ведь ее не звал, сама осталась в ложнице, неужели только для того, чтобы перемолвиться пустым словом?
- А чему учит твой бог?
- Учит любить и ближних и дальних, а в той любви для всех спасение.
- Ближних - это понятно, - пожал плечами Ладомир, - а на дальних - сердца не хватит, да и за что их любить-то? Вот разорил бы вас сегодня Шолох да выкинул с чадами на улицу -неужели твоей любви хватило бы и на него?
- Это была бы воля не Шолохова, а божья, но Бог не допустил и прислал тебя на защиту.
- Так я ведь служу славянскому богу, а не грецкому, - засмеялся Ладомир. - Что-то путаешь ты, жёнка.
- Нет не путаю. А Бог мой не греческий - он для всех один, а больше никаких богов нет и быть не может. Его волёй всё делается.
Ладомира поразили её глаза, ни тени сомнения в них не было, а только убеждённость в своей правоте, и от этой убежденности у неё порозовели щёки и похорошело лицо.
- А если я тебя сейчас стану насиловать - это тоже будет по воле твоего бога? И ты меня за это будешь любить?
Розоватость сошла с её щёк, но более она ничем не выдала своего страха:
- Коли ты покаешься потом во Христе, то я прощу тебя и любить буду.
- А что сие означает - покаяться? - удивился Ладомир.
- Попросишь у Бога прощение за насилие надо мной.
- А коли не попрошу? - Ладомир приподнялся с ложа и навис над Людмилой.
- Тогда я буду молить Бога, чтобы наставил он тебя на путь истинный, ибо душа у тебя добрая и не пропащая.
Ладомир положил ладонь на её левую грудь и почувствовал, как бьётся испуганной птицей сердце.
- Люби меня по-доброму, это и богу твоему будет приятно.
- Я мужняя жена, - Людмила задохнулась в своих словах. - Это грех большой.
Но по глазам видел Ладомир, что ей хотелось этого греха, а потому и сказал улыбаясь:
- Покаешься потом. Коли твой Бог прощает насильника, то неужели взыщет за бабью слабость.
- Пусти, - прошептала она, вырываясь из его рук. - Я тебе девку пришлю.
Ладомир чуть отстранился и заглянул в её испуганные глаза:
- А Славну пришлёшь?
- Пришлю.
- Выходит, сама спасаешься, а других губишь, - Ладомир выпустил её из своих объятий и вернулся на ложе. - Вот и вся твоя любовь к ближнему, жёнщина, не говоря уже о дальних. Славну-то ты неспроста подкладываешь под меня - заплатить хочешь за спасение своего гнезда чужим телом.
- Это и её гнездо тоже.
- Она женщина бездетная, её под себя возьмёт любой мечник или боярин, а тебе с чадами деваться некуда.
- Славна бы не силой пошла, а по-доброму.
- Из любви к ближнему, - скривил губы Ладомир. - Чем же твой бог лучше моего, коли дозволяет своим печальникам жертвовать чужой жизнью для собственного блага. Славна твоя моему брату Пересвету люба, и я против того братства не пойду из-за женщины - так от меня требует мой бог. И этот бог справедливее твоего, хотя прощает редко и много крови пьёт. А твой бог - бабий, хитрый бог, любую подлость благословляет и по отношению к ближнему, и по отношению к дальнему. Греши да кайся.
Людмила заплакала, и Ладомиру стало её жаль, в конце концов понять жёнку можно было - чад своих спасала да добро мужнино.
- Славна-то жёнка любимая у боярина, а ты - приевшаяся, и коли изваляешь её по чужим ложам, то муж взглянет на неё другими глазами. Так или нет, жёнка?
- Не думала я про это, - отвела глаза Людмила.
- Тогда поклянись именем своего бога, что ни о чём больше не помышляла как только о чадах своих. Слово даю, что отпущу тебя, пальцем не тронув.
Долго смотрел Ладомир, как Людмила беззвучно шевелила губами, то ли клятву силилась произнести, то ли просила о чём-то своего бога, но с языка её упало только одно слово:
- Пожалеешь?
- Это уже не в моей власти, - твёрдо сказал Ладомир.
- Я позже приду, чтобы челядь не видела, - вздохнула Людмила.
- Делай, как знаешь. А Славну пошли к Пересвету, и чтобы никто не узнал про эту их ночь.
Хитрая жёнка, недаром прислонилась к чужому богу. Ладомир долго смотрел вслед удалившейся Людмиле, а уж потом, раздевшись, развалился на боярских пуховиках. Славно жил боярин Мечислав, да согнан ныне с своего ложа и неизвестно ещё, вернётся ли назад. А жёнке маяться с детьми, прислоняясь то к одному сильному боку, то к другому, пока дети встанут на ноги. Так что и судить Людмилу не за что, во всяком случае не Ладомировыми устами судить. Коли не придёт к нему сегодня Людмила, то взыскивать он с неё не будет, а Блудово гнездо попытается спасти, хотя бы в память о своём сожжённом. Не каждому на пути встретится Бирюч, который прокормит и научит владеть мечом. А Перун карает только сильных, а в горе слабых для него чести нет. Так и надо будет сказать Владимиру, коли спросит - почто встал горой за Блудово семя? А Людмила боится своего бога, коли не смогла солгать его именем. Надо бы спросить женщину, чем её бог грозит своим печальникам. А таких богов, чтобы любили и ближних, и дальних, на свете нет, да и прощать всех без разбору тоже не след, а то не будет на земле порядка.
