Я оторвал у него край нижней рубашки, выдернул из плеча арбалетный болт и перевязал. Болт – это не безнадежно, если бы была стрела – такой фокус бы не удался. У болта тыльная сторона наконечника сглажена, а у стрелы – имеет обратный наклон: в тело заходит легко, а вытянуть – невозможно, только с клочком мышц.
Так, что тут с животом? Порез длинный, поперек всего живота, но неглубокий – не более сантиметра. Я снова оторвал полосу от его же рубашки, нашел мох, пусть и перезимовавший, растер в ладонях, густо пересыпал рану и перевязал. Мох – природный антибиотик, все ратники об этом чудесном свойстве мха знают и при ранениях присыпают раны перетертым мхом. Они заживают быстрее и не гноятся.
Мужик снова застонал. Сколько он здесь лежит? Земля после зимы холодная, да еще он и ослабел после ранений. Как бы не подхватил воспаление легких. Тогда ему не выкарабкаться. Я снял с пояса фляжку с вином, приподнял голову, влил несколько глотков. Раненый сглотнул, полежав немного, открыл глаза, еле слышно прошептал, просипел даже:
– Еще.
Я опять дал ему вина. Конечно, лучше бы воды, она легче утоляет жажду, но где ее взять? Я приподнял раненого, подтащил к дереву и прислонил. По крайней мере, сидя ему лучше и поить удобнее. Вроде в сознании, только очень слаб. Я тронул его за плечо:
– Ты кто?
– Иван, – прошептал раненый.
– Кто это тебя?
– Тати.
Ага, уже какая-то ясность. Надо мужика выручать. А как его выручать – ему уход нужен, тепло, питание, перевязки. Не в лесу же его выхаживать. Стало быть, деревню искать надо.
– Слышь, Иван, ты полежи. Я тебя не брошу, деревню вот только найду – помощь нужна.
Иван сидел в забытьи, но щеки чуть порозовели. Вот это я сказал – «полежи», можно подумать – он встанет и уйдет.
Я вышел на опушку, стал осматривать окрестности. Вон вроде за леском дым вьется. Я направился туда. Вот нужный мне двор. Глаз сам уткнулся в подводу. Стало быть, лошадь есть. На подводе не увезти, завязнет в грязи, а верхом – можно.
Я постучал в ворота. Вышел какой-то замурзанный, испуганный крестьянин. Я поздоровался, попросил коня – раненого в деревню привезти. Селянин и слушать не хотел. Тогда я предложил ему сходить вместе – и лошадь при нем, и деньги.
– Деньги? – переспросил крестьянин.
– Деньги, – подтвердил я и потряс кошелем. – Полушка сейчас и две полушки потом.
В те времена оброк собирали деньгами, а достать их в деревне – затруднительно. Сначала надо отвезти товар в город – репу или морковь, продать, и только потом появится звонкая монета. И поэтому деньги в деревне ценились больше, чем в городе. Пока он не передумал, я достал полушку и сунул ему в руку.
– Я мигом, – засуетился крестьянин.
Он вывел из сарайчика лошадь, старую, с провисшей спиной, набросил на нее тюфяк. «Молодец, – мысленно одобрил я, – раненого так везти будет удобней».
Утопая чуть ли не по колено в грязи, пошли к леску. Немного поблуждали, но нашли раненого.
– Я думал, ты уйдешь, – прошептал он пересохшими губами.
– Не обижай, я русский. На лошади удержаться сможешь?
– Попробую.
Мы с крестьянином кое-как взгромоздили раненого на лошадь, уложили его на лошадиной спине. Крестьянин вожжами ловко притянул его к лошади, и мы пустились в обратный путь. Лошадь еле шла – настолько она была стара. Мы с усилиями вытаскивали ноги из грязи и, пока дошли до деревни, взмокли от пота.
– Комнату в избе уступишь – вишь, раненому отлежаться надо, перевязать, в тепле отойти. Боюсь, как бы от простуды лихоманка не приключилась.
Крестьянин махнул рукой – заноси.
Мы бережно сняли с лошади раненого, занесли в избу, уложили на лавку. Я стянул с Ивана грязную однорядку, отдал жене хозяина:
– Постирай.
Сам крестьянин толкался рядом, явно что-то выжидая. Ах да – деньги. Я достал две полушки медных, о чем был уговор, и отдал ему.
– За кормежку и ночлег сколько возьмешь?
Мужик долго шевелил губами, кашлял, чесал в затылке, и когда я уже начал терять терпение, выдал:
– А щи с мясом или пустые? – Твою мать! Для этого вопроса надо было столько думать?
– С мясом – каждый день по курице, или поросенок на два дня.
Мужик опять начал считать, шевеля губами и загибая пальцы.
– Сколько ден пробудете?
Кабы он не был хозяином – ей-богу, дал бы затрещину.
– Седмицу точно.
Мужик радостно выдохнул:
– Тогда рубль!
Я достал из кошеля два рубля, отдал и сказал:
– Купи лошадь. Эта по весне пахать уже не сможет.
Крестьянин радостно зажал в кулаке монеты и заорал на жену:
– Шевелись, видишь – гости дорогие кушать хотят.
Хозяйка засуетилась, из печи на стол выставила чугунок, достала из подвала квас, квашеную капусту, моченую бруснику, соленые огурцы. Через некоторое время в избу ввалился хозяин, неся обезглавленную курицу:
– Вари, Марфа.
Жена бросилась ощипывать тушку, а я деревянной хозяйской ложкой стал поить жидким супчиком Ивана. Сначала он глотал через силу, но потом взбодрился. Как говорится – аппетит приходит во время еды.
Я накрошил в миску с супом хлеба, и этой тюрей его и накормил. Раненый быстро устал и, едва проглотив последнюю ложку, уснул.
– Хозяин, давай его на печь положим – прогреться, пропотеть ему надобно.
Вдвоем с трудом мы подняли раненого на печь, хозяин укрыл его сверху тулупом.
– Вся простуда, какая ни есть, должна от печки выйти. Ему бы еще и молочка с медом.
– Так неси.
– Нету у нас коровки.
– А у соседей есть?
– Как не быть!
Я молча достал ему еще полушку.
– Неси, вместе с медом неси.
Хозяин исчез, я присел на лавку. Кто мне раненый? Почему я вдруг почувствовал симпатию к нему, почему решил поставить на ноги? Этого я и сам объяснить не мог. Может, я ошибаюсь и он сам разбойник, получивший ранения при дележе награбленного? Однако он слишком прилично одет для разбойника; грязь не в счет – упал, полз по земле, кровь опять же. Не хотелось бы разочароваться в человеке – вложить в него душу, а он встанет на ноги, плюнет и уйдет, или еще хуже – всадит нож в спину и исчезнет с твоим кошелем. Ладно, мне спешить уже некуда – пусть я уйду сам, но как отсюда выбираться Ивану? Что-то я далеко загадываю – его же еще на ноги поставить надо.
Вечером мы попоили раненого молоком с медом, но всю ночь он прометался в бреду. Скидывал с себя тулуп, и я вставал с лавки и укрывал его снова. Лоб его был горячим, сам весь мокрый от пота. Одно радовало – повязки сухие, не сочилась кровь, не было гноя.
