Проснулся я перед рассветом, проспав часов двенадцать – со времени падения самолета я ни разу, кажется, столько не спал. Честно говоря, так подолгу я не спал несколько лет. Да что там несколько лет – как бы не целое десятилетие!
Хирурги, особенно травматологи, привыкли быстро принимать трудные решения в непростой обстановке. Тем не менее я медлил с решением. Как поступить: уйти? Остаться?
Уходить не хотелось. Хотелось остаться у теплого камина и надеяться, что на нас кто-нибудь набредет. Один раз нам уже повезло – с лосенком. Я мог бы охотиться до конца своих дней и остаться с пустыми руками. Не говоря о том, что теперь у меня не было лука.
Не поджечь ли наше треугольное убежище? Знатный вышел бы факел! Но где гарантия, что пожар привлечет чье-то внимание? К тому же, если бы мы проблуждали три дня кряду и никуда не пришли, то нам требовалось бы место, куда можно было бы вернуться. Я не Колумб. Для нас важнее было знать, что нам есть куда вернуться. Надежды на то, что факт пожара станут расследовать, было мало.
Я обрезал губчатый матрас так, чтобы он уместился в санях, и накрыл его двумя одеялами. Потом я закутал Эшли, надел ей на ногу шину, застегнул на ней спальный мешок, уложил в сани. Третье одеяло в свернутом виде послужило ей подушкой. В середине саней была выемка. Таким образом между Эшли и снегом образовалась теплая воздушная подушка. Не менее важно было то, что она оставалась сухой: сани были целиком пластмассовые.
Сверху я накрыл ее брезентом, чтобы защитить от снега. Она поскребла брезент изнутри и пропела: «В нашем домике уютно и тепло…»
Я подсадил к ней Наполеона. Он, видимо, тоже волновался, потому что стал с небывалым энтузиазмом лизать лицо Эшли.
Я надел гетры, сунул в спальный мешок Эшли свою куртку. Захватил спички и баллончик для заправки зажигалки, впрягся в упряжь, попрощался взглядом с нашим теплым убежищем и снова оказался под хлопьями снегопада.
Как ни странно, я неплохо себя чувствовал: не то, чтобы полным сил, но уже не обессиленным, даже не уставшим. После авиакатастрофы я сбросил фунтов двадцать, а то и двадцать пять. Теперь я весь – ну, почти весь – состоял из мускулов. Конечно, былой силы во мне уже не было. Зато потеря веса позволяла не так глубоко вязнуть в снегу, тем более в хороших снегоступах. Мне уже не нужно было расходовать столько сил, сколько раньше. Если не учитывать, что мне приходилось тащить сани с Эшли, то я с самой школы не чувствовал себя таким легоньким.
Я обвязал себя за плечи длинной веревкой и дал другой конец ей.
– Если я вам понадоблюсь, дергайте!
Она кивнула, завязала веревку у себя на запястье и зажала подбородком край брезента.
Дневной свет заставил нас зажмуриться. Уже через несколько минут мы стали штурмовать склон, чтобы, двигаясь по тропе, добраться до перевала, ведущего в долину. Сани отлично скользили по снегу, и я не очень уставал. Вот только ветер швырялся снегом мне в лицо, налипал на ресницах, слепил, заставлял непрерывно отряхиваться.
План у меня был нехитрый: идти, пока хватит сил. Логика и элементарное изучение рельефной карты подсказывали, что мы находимся в 30–40, максимум в 50 милях от дороги и человеческого жилья. Я не думал, старался не думать о том, протащу ли сани на такое расстояние. Одолеть миль тридцать было мне еще по силам, но если бы расстояние удлинилось, нам пришлось бы худо.
Мы одолевали небольшие подъемы и спуски, но в целом я видел, что мы спускаемся. Мне не приходилось тратить силы на преодоление зарослей и завалов, и вся моя энергия шла на продвижение вперед. Меня радовало то, что мы не блуждаем, а движемся по тропе, по пути, по которому до нас прошло множество людей. Откуда-то эти люди должны были прийти!
К полудню мы оставили позади, по моей прикидке, мили три, к середине дня – все шесть. Мне хотелось уточнить время, то и дело я по привычке смотрел на часы – и видел треснувшее стекло и капли влаги под ним. К сумеркам тропа спустилась с бугра и стала виться по плоской местности. Я поднажал. Перед каждым поворотом я оглядывался, проверяя, как поживает моя пассажирка. За день мы преодолели миль десять.
Ночь мы провели под навесом из нашего обтрепавшегося брезента и еловых веток. Эшли удобно устроилась на санях.
– Здесь есть место только для одного, – предупредила меня она.
Я улегся на холодный снег, подстелив под спальный мешок шерстяное одеяло.
– Как не хватает нашего камина!
– Еще бы!
– Кажется, Наполеон с нами согласен, – сказал я, прижимая дрожащего песика к себе. Он обнюхал меня и мой спальник, немного покружил по снегу и решил перебраться к Эшли. Она довольно засмеялась.
Я повернулся на другой бок и закрыл глаза.
– Главное – чтобы вам было удобно.
За утро мы прошли еще мили четыре. Стало немного теплее, почти ноль градусов – такой высокой температура не была еще ни разу после падения самолета. На склонах из снега торчали прутики – свидетельство того, что снега здесь было всего фута четыре, а не восемь-десять. Мы продолжали спускаться и находились теперь на высоте всего 9 тысяч футов. Сырой снег стал липнуть к полозьям саней, заметно утяжеляя их.
На пятой миле тропа расширилась и распрямилась. Это выглядело почти противоестественно. Я остановился и почесал затылок. Указывая на тропу, я вел беседу с самими собой.
– Что случилось? – спросила Эшли.
– Здесь так широко, что проехал бы грузовик… – И тут до меня дошло. – Мы на дороге! Под нами дорога!
Справа я увидел что-то плоское, зеленое, проглядывавшее сквозь несколько дюймов снега. Я не сразу понял, что это, а поняв, засмеялся.
– Дорожный знак!
Я разрыл снег вокруг знака и прочел: «Эванстон 62».
Я выпрямился.
– Тут написано, что Эванстон в той стороне.
– Далеко?
– Не очень.
– Бен Пейн!
Я покачал головой, понурив голову.
– Далеко?
– Говорю же, не очень.
– Так я и думала.
Она дернула за веревку, и я снова остановился.
– Мы дойдем?
Я тронулся с места.
– Да, дойдем.
Она опять заставила меня остановиться.
– Вы протащите эти сани на расстояние, которое указано на знаке?
Я туже затянул пряжку на груди и тронулся.
– Протащу.
– Вы уверены?
– Уверен.
– Если нет, скажите об этом. Сейчас самое время признаться, если вы считаете, что не…
– Эшли!
– Что?
– Замолчите.
– Где ваше «пожалуйста»?
– Пожалуйста.
– Молчу.
