Они ставят грузовик, появляются другие франко-канадские перевозчики, и бум, уже выгружают всё и стремглав бегают с этим всем в домик. Это двухэтажная постройка с тремя спальнями наверху, кухней, гостиной, отопительным устройством, что вам еще надо? В ликованье ситуации и несколько приторчав от бутылки, я напяливаю на себя плавки и бегу по грязи к береговой полосе под секущими порывами ливня с Пролива. Ах та угроза чудовищного наката волн серых вод и брызг, я сразу настраиваюсь на что-то былое и что-то будущее.
Потому что знаешь, женушка, как я впервые увидел море? Мне было три годика, и кто-то взял меня на Пляж Солзбри, наверное, или Хэмптон, помню, кто-то предложил мне пять долларов, если я переоденусь в свой купальный костюм, а я отказался. В те дни я, бывало, запирался в уборной. Никто не увидит меня полуголым в те дни. Но я стоял там, и подносил свои трехлетние ручонки к челу, и вглядывался поглубже в горизонт моря вдали, и, похоже, видел, каково оно, взаправду волнистое серое, по нему неизбежно носит Ноев Ковчег, он подскакивает, стонет и скрипит, оснастка хлещет и ноет, сама середьпена плещет и лижет: я сказал тогда себе: «Ах, моноложец, что там за царский кильватер, что за вздым бум шмяк… и т. д. Какая боль в соли и двери?»
Пока бедная моя матушка жалась в гостиной своего нового коттеджа – наблюдала, как я вхожу прямо в море и принимаюсь плыть. Я подымался ввысь с гребнем волн, а затем опускался прямо в их долины под ними, я пробовал на вкус соленую взвесь, я разбивал лицо свое и глаза о море пред собой, видел, как оно грядет, я хохотал в голос, я пахал воду дальше, скача вверх и вниз, у меня от тех взлетов и падений закружилась голова, я увидел в серой дождливой дали горизонт, потерял его в чудовищной волне, погреб к лодке, стоявшей там на якоре, и сказал: «Мы Здесь».
Ейбог и Ейисус, там мы и были. Я влез в лодку и покачался в ней немного, борт, борт, корма, корма, оглянулся, увидел, как позади мне машет Ма, рассмеялся и прыгнул в море. Под собой я намеренно пялился в глубь, увидеть там серое поглубже… Замечательным днем поутру никогда так не делай, в бурю с дождем нипочем не спускайся на дно морское и не смотри, что там и как подальше к всчастливленным clous («гвоздям») Нептуна.
Три серебряных гвоздя в синем поле.
III
А на следующий день, мало бед моим матери и отцу, которые так или иначе пытаются счастливо распаковать вещи, светит солнце, я снова надеваю плавки и ухожу купаться на целую милю прямо к ближайшей песчаной отмели. Вылезаю на отмель (поплавав взад-вперед по Мерримэку много раз вдоль бульвара для разминки), а однажды днем раз сто проплыл обсосно-пьяный по Сосновому ручью туда-сюда, несколько миль или около того, для тренировки, вылез на песчаную отмель и прикорнул на раннесентябрьском солнышке. Настали сумерки, и вода принялась лизать мне пальцы на ногах. Я встаю и плыву обратно к нашему домику, который мне видно в миле оттуда. Медленно, медленно, всегда плавай не спеша, и пусть голова твоя налегает на волны, как на подушку. Вон мой бедный Папс на волноломе, ладони к глазам, высматривает своего утопшего сына. Видит, как я подплываю. «Уй-юйии! – вопит он Энжи, моей Ма. – Вот он!»
«Что?»
«Вон он! Это он. Очень медленно плывет!» И я вылезаю и иду в дом, и непонятно, чего они боялись.
«Завтра тебе уже пора ехать в Коламбию и начинать свой второй курс, ну хватит уже дурака валять. Сходи на угол, там всего миля, купи вечернюю газету, мороженого, сигарет, сигар, вот тебе деньги…»
«Нам тут будет очень хорошо», – говорит Ма.
«Когда шторма, море будет искать твою гостиную», – следовало мне ее предупредить.
То был просто летний курорт, пустой осенью и зимой, а Пролив этот реально взбрыкивает с декабря по март. Большой особняк вдоль скал полмили дальше по пляжу был домом Хелен Туэлвтриз, старой актрисы. Моя Ма с ней на самом деле потом разговаривала.
Билл Керески, которого ты помнишь по «ХМ», и Джин Макстолл, и еще один парень заехали на спортивной машине забрать меня в Нью-Йорк на новый год. Чтобы сложить чемодан, я поднялся на чердак за кое-какими вещами, и обеими своими ногами провалился сквозь липовый потолок, а промежностью напоролся на балку и заорал. Оправился от такого только через полчаса. Мы сели в машину, расцеловались с родней на прощанье и отбыли в Город.
Меня довезли прямо до «Поля Бейкера», тренировочной базы Универа Коламбиа, и там был Лу Либбл, разрабатывал свои розыгрыши на грифельной доске в столовой, а футболисты сидели вокруг, глядели и слушали, все гадко на меня смотрели, потому что я на день опоздал. Наверху, койки. Утром, завтраки, селитра, чтоб юнцы не горячились, душ, перемотки, мышцы ноют, жаркое сентябрьское солнце, подсечки глупых манекенов, которых держат помощники тренера, и идиоты с камерами нас снимают, шныряя туда и сюда.
На что тянула Коламбиа в этом году? Ни на что, насколько я видел, ибо единственный настоящий футболист в команде, Хэнк Фулл, наш полузащитник, лишь день назад записался в Морскую пехоту и уходил. Тэкери Карр неплох. Большой Турк Тадзик из Пеннси был готов, но ему следовало спроворить контактные линзы, конец. Большой Бен Куровски разозлился на меня после схватки, поскольку я избежал его намеренного перехвата, и прицепился ко мне в душевых, и поднял меня до неба на вытянутой руке, говоря: «Мелкий ты паскуда». Затем сердито зыркнул на Чэда Стоуна, который был слишком велик, так не подымешь. Это наша с Чэдом была работа – вырубать Куровски тем, что называлось «выше-ниже», иными словами, «ты его лупишь выше, я подсекаю ниже», я бил Куровски низко, а Чэд бил его высоко. В Чэде было 6 футов 3 росту. Во мне – 5:81/2. Куровски нам иногда удавалось устранить. В нем было 6 футов 4, и весил он 240.
Они могли бы стать хорошей командой, но надвигалась война.
И потом на тренировке я начал соображать, что старый-добрый Лу Либбл не собирается выпускать меня в начинающий состав, а усадит меня на скамью, пока Лиэм Макдёрмид и Спайдер Барт, которые были старше, не избудут свое старшинство. А они бегуны изворотливые и проворотливые, но не такие шустрые или крепкие, как я. Лу Либблу же это было без разницы. Он оскорбил меня при всех, сказав: «Не такой уж ты и замечательный бегун, ты не справишься с обратным обманным финтом КТ-79, – как будто я в футбольную команду пошел «обманывать», за ради бога, – первым делом ты понимаешь себя, со своими здоровенными ножищами, – не такие уж они и здоровенные, – я тебя сделаю линейным игроком… А теперь побежал и сделал эту обратку».
Глазами я ответил ему: «Эти первые два дня я быстрее бегать не могу, у меня ноги болят».
Пустяки, глазами же ответил он, вынудив меня вспомнить то время, когда он заставлял меня неделю бегать на сломанной ноге.
Вечером, после тех бессмысленных обильных ужинов из стейков, и молока, и сухого тоста, я начал соображать вот что: «Лу Либбл в этом году не выпустит тебя начинать игру, даже в матче с Армией против твоего заклятого врага Арта Янура [который вытолкнул меня из душа, когда я был пацаном в Лоуэллской средней, но получил поделом от Ореста Грингаса] и даже, может, на будущий год как юниора, он хочет великого героя сделать из своего итальянца Майка Романино, ну, Майк, конечно, отличный пасовщик, но бегает он как Пьетрыка, как старая корова. А Хэнк Фулл уходит. Ну и к черту. Что я буду делать?»
