Никто даже головы не подымает.
Дуй-в-Ус выбрал не то время для разговоров.
Но оттуль мы нормально выбрались, свернули налево у Исландии и возвратились в Бруклин, к пирсу Мора-Маккормака у подножья Джоралемон-стрит, откуда в аккурат через речку видны башни Манхэттена, все светятся в сумерках, и те узкие напрямки среди каньонов бетона, что показывают тебе дорогу к ресторанам, блондинкам, отцам и матерям, друзьям, возлюбленным, теплу, городу, свадьбам, парадам, флагам, пивным салунам…
V
И бах, нам всем выплачивают в маленьких коричневых конвертах, и я спускаю около ста тысяч слов на всех этих моих несчастных товарищей по плаванию, потому что кто-то пронес на борт пиво, и я напился, а они жалуются: «Этот чертов Дуй-в-Ус и десяти слов не сказал за весь рейс, а теперь только послушайте его!»
«Я пойду повидаюсь с моей крошкой!» – ору я и мчу сквозь кисло-сладкий дух нежареного кофе на причале – и на улицы, и к Муниципалитету, и в подземку, пахнущую корицей, и вверх через Таймз-сквер, и в студгородок Коламбии, в дымке поездов, и бегу на фатеру, которую Джонни уже снимает вместе с Джун, и запрыгиваю внутрь, теперь уж льет как из ведра, да и не морской водичкой, и вот она там передо мной, сияет и счастлива меня видеть, и юна, и жена юности моей.
А эта старая морская волчица Джун уже наставляла ее все лето, пока я был в море, как ублажить меня в любви.
И вот мы опускаем от дождя жалюзи и отходим на покой при свечах после нашего любимого перекуса холодной спаржей с майонезом и спелыми оливками.
VI
Затем я отправился домой в Озон-Парк повидать Ма и Па, в то время песня была «Люди скажут, что мы влюблены», в Бруклине стоял холодный октябрь, а Ма вынудила меня ждать на углу, пока сама забегала в магазин за чем-то в «Эйбрэхэм-и-Строс», и купить Па конфет «Барричини», мы ехали на радостных «Элах», подземками, отчего-то все было роскошно и предвкусительно. У Па было отличное настроение, и он сказал, что ноги до сих пор морскую качку помнят. Я привел Джонни домой с ним познакомиться, и мы выпили пива в немецкой таверне на углу Либерти-авеню и Кросс-Бей-бульвара, а потом все вчетвером пошли домой, две пары рука об руку, под октябрьской луной и мягким листопадом.
Аллегро, следовало бы написать тут композитору.
Дальше у меня план был такой: сесть на автобус до Нового Орлеана и в море идти оттуда, через несколько месяцев, но зимой я собирался ездить взад-вперед от Джонни к Ма, у Джонни я много чего писал, в доме у Ма тоже, а кроме того, получал свое от жизни.
Мы с Джонни сели в поезд до Гросс-Пойнт, Мичиган, познакомиться с ее теткой и ее отцом, который овдовел, но я, увидев этого старого бомжа, который в обтерханном пальто и мятой шляпе шел по улице, подумал: «Неудивительно, миссус Палмер вышла за старого бомжа». Но он сказал: «Пойдемте», – мне и Джонни, и мы дошли с ним до его машины, где он снял свое обтерханное пальто, а под ним оказался смокинг, и он нас повез ужинать паровыми ракушками на берег озера Сент-Клер. Потом забрал нас покататься на своей моторной яхте (35 футов длиной, я забыл марку или тип) по Онтарио через озеро Сент-Клер, где мы сошли на берег и стали собирать свежую мяту посыпать нам стейк на камбузе тем же вечером. При нем была любовница. Нам выдали одеяла «Хадсонова залива» – заворачиваться в наших отдельных кубриках. Однажды он напился со своим лучшим другом моголом или магнатом гостиничной системы, тогда очень знаменитой, но оба они были пьяны, одни, баб нет, только бутылки, поэтому они себе заказали манекенов из Детройтского универмага, и взяли у моделей ноги, и повысовывали их в иллюминаторы яхты, и так поплыли, тюпп тюпп тюпп, на глазах у ужасавшихся всех, на чистую воду.
И там в то время случались большие дикие вечеринки подростковых трупп, в различных домах по всему Гросс-Пойнту, в дверь звонят, и какой-нибудь парень орет: «Эй, пиво хочет из ле́дника выйти», – я убрался за кулисы на задний двор через сетчатую дверь, и посмотрел на звезды, и послушал веселье, и, канеш, возлюбил Америку КАК Америку в те дни.
VII
Я не рассказываю в подробностях о моих женщинах либо бывших женщинах в этой книжке, потому что она про футбол и войну, но когда я говорю «футбол и война», мне приходится вдаваться на шаг дальше и добавлять: «Убийство». Один шаг ведет в некотором смысле к другому, но я к этому убийству никакого отношения не имел. Или имел?
Просто очень странный поворот винта событий закрутился в начале 1944 года.
Чтобы к нему приступить, просто сделаю преамбулу, сказав, что в мае месяце 1944 года я действительно поехал на автобусе в Новый Орлеан, зашел там в НМС записаться на судно, мне не повезло, я пошлялся по клубу моряков, в какой-то момент напился с пьяным матросом, который раньше был Губернатором Штата Флорида (пили мы под вращающимися вентиляторами на потолке), и походил взад-вперед по Магазин-стрит, пытаясь склеить официантку из передвижного буфета, писал записки Джонни, рассказывая ей, что голодаю и пришли денег, писал домой, мне стало окончательно противно, и я решил вернуться в Нью-Йорк и выйти в море оттуда, как обычно, или из Бостона. То было просто чокнутое подсознательное желание увидеть Новый Орлеан и Юг, Миссиссиппи и Алабаму, и все это вот, что я видел из окна, лачуги сборщиков хлопка, их мили и мили по всем тем равнинам. Еще я напился в Эшвилле, Северная Каролина, с пьяным старшим братом Тома Вулфа прямо в гостиной эшвиллского дома Тома Вулфа с портретом Тома и его брата «Бена» прямо на квадратноспинном пианино, и весь тот вечер пролунатил с непокорной или испорченной мисс на крылечке ночи у подножий Дымков прямо у самых туманов Широкой реки. (Французской Широкой, то есть.) И вылазки с женщинами в Роли и т. д., и еще одна поездка в Вашингтон, О. К., и те же парки и т. д., но суть-то в том, что все путешествие было дурацким, и вернулся я очень быстро и снял свою черную кожаную куртку в спальне у Джонни, пока она еще была на занятиях искусством, училась у знаменитого Георга Гросса, и просто лег спать. Когда она вернулась домой – заулюлюкала, увидев мою куртку на спинке стула.
Она Овидия даже не читала, но точно знала все его советы насчет седлания той лошадки (Овидий, «Искусство любви», кн. III).
И затем – грустные ночи, дождь барабанит по крыше, шесть этажей вверх, на углу 118-й улицы и Амстердам примерно, и начинают прибывать новые персонажи моей будущей «жизни».
VIII
Был там этот паренек из Нового Орлеана по имени Клод де Мобри, он родился в Англии у французского виконта, ныне на консульской службе, и матери-англичанки, и жил теперь со своей бабушкой в каком-то луизианском поместье, когда б там ни бывал, что случалось редко, блондин, восемнадцати лет, фантастической мужской красоты, как светловолосый Тайрон Пауэр с раскосыми зелеными глазами и таким же видом, голосом, словами и сложением, я имею в виду под словами, что слова свои он выражал с тем же напором, чуть больше как Алан Лэдд на самом деле, вообще-то, как образцовые мужские герои Оскара Уайлда, наверное, но, в общем, он в то время возник в студгородке Коламбии, а за ним следом – высокий человек 6 футов 3 с громадной развевающейся рыжей бородой, похожий на Суинбёрна.
