По-видимому, за исключением Агравейна. Он придержал коня, чтобы поравняться с Мордредом, ехавшим в одиночестве на некотором отдалении от короля, беседовавшего с Кеем и Борсом.
— Первая наша вылазка под знаменем Верховного короля, и только погляди на это. Ярмарочный обоз, да и только, — презрительно буркнул он. — Столько разговоров о войне, о королевствах, переходящих из рук в руки, о том, чтобы собирать армии для защиты наших рубежей, и вот во что все это вылилось! Он стареет, вот в чем все дело. Надо сперва скинуть этих саксов в море, потом хватит времени и для переговоров… Но нет! И что мы делаем? Мы едем с Артуром-воителем с миссией мира. К саксам. Союз с саксами? Ба! — Он сплюнул. — Ему следовало бы отпустить меня с Гавейном.
— А ты просился?
— Конечно.
— А он ведь тоже отправился с миссией мира, — бесцветно ответил Мордред, глядя прямо промеж ушей своей лошади. — Никаких затруднений в Дунпельдире не предвидится, лишь незначительные дипломатические переговоры с Тидвалем, а Гарета послали, чтобы он сгладил острые углы.
— Не разыгрывай передо мной невинность, — рассердился Агравейн. — Ты знаешь, зачем он поехал.
— Могу догадываться. Кто угодно догадается. Но если он найдет Ламорака или нападет на его след, будем надеяться, что Гарет сумеет уговорить его проявить немного здравомыслия. Зачем, по-твоему, просился с ним Гарет? — Повернувшись, Мордред взглянул в лицо Агравейну. — А если он случайно набредет на Гахериса, то и тебе следует надеяться на то же. Думаю, тебе известно, где обретается Гахерис? Что ж, если Гавейн нагонит того или другого — все равно тебе лучше ничего об этом не знать. И я ничего знать не хочу.
— Ты? Ты в таком доверии и милости у короля, что, скажу по правде, я удивлен, что ты ни о чем его не предупредил.
— Нужды не было. Он не хуже тебя знает, что намерен свершить Гавейн. Но он не может посадить его под замок навечно. А чего король не может предотвратить, на то он не станет терять времени. Все, что он может, это надеяться, вероятно, напрасно, что здравый смысл все же возобладает.
— А если Гавейн встретится с Ламораком по чистой случайности, что, по-твоему, он предпримет?
— Ламораку придется защищаться. Он вполне на это способен, — отозвался Мордред, а потом добавил: — Живи тем, что дает тебе жизнь, и умри так, какой придет к тебе смерть.
— Что? — недоуменно воззрился на него Агравейн. — Это что за разговоры?
— Так, кое-что, что я недавно слышал. Так что насчет Гахериса? Ты готов допустить, чтоб Гавейн на него наткнулся?
— Гахериса он не найдет, — с уверенностью ответил Агравейн.
— О, выходит, ты знаешь, где он?
— А ты как думал? Разумеется, он прислал мне весточку. И королю о том ничего не известно, уж поверь мне. Не такой уж он всезнающий, как ты думаешь, братец. — Он искоса бросил на Мордреда хитрый взгляд и заговорщицки понизил голос: — Он много чего не видит.
Мордред не ответил, но Агравейн продолжил и без его наущения:
— Иначе он едва ли поскакал на пустую увеселительную прогулку вроде этой и не оставил бы Бедуира в Камелоте.
— Кто-то должен был остаться.
— С королевой?
Мордред снова повернулся посмотреть на сводного брата. Тон и взгляд Агравейна сказали ему то, что не выразили голые слова.
— Я не глупец и не глухой, — со сдерживаемым гневом отозвался он. — Я слышал, о чем болтают грязные языки. Тебе бы лучше не мешаться в эту грязь, брат.
— Ты мне угрожаешь?
— Мне нет нужды этого делать. Достаточно королю хоть раз услышать…
— Если правда то, что они любовники, ему следует это знать.
— Это не может быть правдой! Да, Бедуир близок королю и королеве, но…
— И говорят, муж всегда догадывается последним.
На Мордреда накатила волна ярости, удивившая его самого. Он собрался было разразиться гневной отповедью, потом, глянув на спины короля и всадников по обе стороны от него, сказал тихим и сдавленным голосом:
— Оставь это дело. Что б ни говорили, это пустая болтовня, а здесь к тому же тебя могут подслушать. И не заводи со мной больше таких речей. Я не желаю их слышать.
— Ты вполне готов был слушать, когда сомневались в добродетели твоей собственной матери.
— Сомневались! — вышел из себя Мордред. — Бог мой, я был там! Я видел их вдвоем на ложе!
— И остался столь безразличен, что позволил ему уйти!
— Перестань, Агравейн! Если б Гахерис убил Ламорака, да еще в монастыре, да еще в то самое время, когда Артур вел переговоры с Друстаном о том, чтоб тот покинул Думнонию и вступил в ряды Соратников…
— Ты об этом думал? Об этом? Когда перед тобой была… были они двое?
— Да.
Глаза Агравейна метали молнии. Кровь прилила к его щекам, краска залила лоб. Потом, издав клекот, в котором презрение мешалось с бессильной яростью, он так резко натянул удила, что кровь из разорванных губ его лошади брызнула на мундштук. Мордред, с облегчением избавившись от общества сводного брата, ехал один, пока Артур, обернувшись, не увидел его и не поманил его проехать вперед.
— Видишь, вон там граница? Нас ждут. Мужчина в середине, светловолосый и в голубом плаще, это сам Сердик.
Сердик был высокий человек с гривой серебристых, тщательно расчесанных волос, с серебристой же бородой и голубыми глазами. Облачен он был в длинную робу из серой материи, поверх которой была наброшена синяя мантия с капюшоном. Если не считать кинжала у пояса, он был безоружен, но паж позади него держал его меч — тяжелый саксонский широкий меч в ножнах из кожи с оплеткой из золотых нитей. Золотая корона с богатым узором из самоцветных камней украшала его чело, а в левой руке он держал жезл, который, если судить по золотому набалдашнику и изящной резьбе, был знаком королевского достоинства. Подле него переминался с ноги на ногу толмач, пожилой человек, который, как выяснилось впоследствии, был сыном и внуком союзных саксов и всю свою жизнь провел на землях Саксонского берега.
Позади Сердика стояли его тегны, предводители дружин, облаченные так же, как и король, с той лишь разницей, что на голове повелителя сверкала корона, а на их головах плотно сидели высокие шапки из крашенной в яркие цвета кожи. Поодаль стояли конюхи с лошадьми, приземистыми и казавшимися в сравнении с чистокровными кавалерийскими скакунами Артура почти что пони.
Артур и его свита спешились. Короли приветствовали друг друга: два государственных мужа, богато одетые и сверкающие драгоценными каменьями — один белокурый, другой темноволосый, — глядели друг на друга в невысказанном перемирии словно два пса, удерживаемые от схватки жесткими поводками. Потом, словно меж ними вдруг вспыхнула искра приязни, они улыбнулись и разом протянули друг другу руки. Сжав их, они обменялись приветственным поцелуем.
