В этом тексте Книги сказано о том, что если умма вернется к бесчинству, то Аллах Всевышний так же вернется к наказанию. Когда мы вернули себе Аль-Акс
[159]
, некоторые из богословов сказали: «Раз в Коране сказано, что наказание последует дважды – это и было второе наказание, и третьего не будет». Но они нуждаются в том, чтобы взять доску и сидеть у ученых, ибо если бы они прочитали чуть дальше, то увидели бы несомненное предупреждение о том, что если умма погрузится в грех, в тот же самый грех, в каком она пребывала столетиями, то мы все будем находиться под гневом Аллаха, и последует и третье, и четвертое, и пятое наказание, столь же страшные, как и два предыдущих, и Аллах не даст победы беззаконным, сражающимся не ради Аллаха, а ради утоления собственных страстей, страха и жадности. Из рассказов тех из молодых моджахедов, которые сражались ради Аллаха, я услышал, что они одни из немногих, кто сражается ради Аллаха и ища шахады. Остальные же сражаются ради земель, стад скота или контроля над электростанциями, чтобы продавать электроэнергию кяфирам и получать за это деньги. И главные среди всей этой мерзости – алимы. Они должны нести благость, а несут мерзость. Нет сомнения, Рустам, что Аллах не только не даст нам победы, но и унизит нас, пока мы будем беззаконными и терпеть над нами беззаконие, говоря, что это ради Аллаха. А если хочешь знать, что такое беззаконие, – выйди на базар и спроси. Аллах не ведает народа распутного!
Зашел один из людей амира Ислама – молодой, коротко стриженный. Он был парижский лаз, говорил по-французски и по-английски. Лазы – это отуречившиеся мингрелы, проживающие в Лазике или Лазистане, области на Черноморском побережье Турции. Точное их происхождение никому не известно – интересно только, что у многих лазов светлые, а не темные глаза, а у некоторых – и волосы светлые. Лазы – крайне жестокий, упорный и свирепый народ. Их боялись и боятся турки и курды, их боятся турецкие общины в Европе, в самой Европе они часто работали наемными убийцами. Ататюрк – отец турков – набрал в личную охрану одних лазов, немало лазов сейчас и в янычарских полках Турана. В отличие от турков лазы легко учат язык, наивны и никогда не предают. Говорили, что именно лазы охраняли Золотое руно.
Звали этого лаза Темель, очень распространенное имя у лазов.
– Пора, – сказал он по-английски.
– О’кей.
Проверяю свое оружие. «Глок» и проверять нечего – у него нет внешних предохранителей, проверить только, есть ли патрон в патроннике и до конца ли вставлен магазин. Рядом с предохранителей снимаются «стечкины», и «ЧЗ».
Идем темным коридором театра. Театр умер – но да здравствует театр.
Или террор.
Слово снова взял амир Ислам.
– Братья, – сказал он, – долгое время мы убеждали сами себя в том, что наше пребывание в составе Халифата, единого государства мусульман, несет нам процветание и благочестие, а также угодно Аллаху. Но мы не получили ни того, ни другого, ни третьего. Посмотрите на улицы – сколько там нищих. Послушайте людей – сколько гнева и неверия в их словах. Мы сами сделали так, что люди больше не верят в Аллаха, в мир, в совершенство таухида на земле. Багдад же ничего не дает нам. Он не прислал войска для того, чтобы разобраться с кяфирами, захватившими электростанции. Он не присылает нам денег, но зато забирает деньги у нас. Он присылает к нам только мерзавцев алимов, которые творят мерзость и восстанавливают народ против нас. Такова политика Багдада – народ слишком нищ, чтобы платить подати, многие даже закят не платят, потому что нечем платить. Но народ достаточно многочислен, голоден и озлоблен, чтобы его можно было бросить на нас, и Багдад этим пользуется. Через алимов он говорит нам, тем, кто работает сам и дает работу людям: «Платите нам, потому что только мы способны уберечь вас от гнева толпы». Скажите, братья мои, – где в этом благочестие? Что из этого угодно Аллаху?
…
– Я долго думал и пришел к выводу, выводу, в котором меня поддержат многие. Для того чтобы жить по шариату, совершенно не обязательно жить в едином Халифате и подчиняться Багдаду. Нигде в Коране не сказано об объединении всех мусульманских земель под властью Багдада и что Аллаху это угодно. За то время, пока мы подчинялись Багдаду, наши дела пришли в упадок от поборов, а народ озлоблен до предела.
Я спрошу каждого из вас: если завтра, если сегодня начнется бунт, что сделают алимы и кому придется отвечать?
…
– Алимы просто сбегут – у них здесь нет ни домов, ни земли, ни рабов, они все – пришлые. А отвечать придется нам – нас просто разорвут.
…
– Теперь скажите мне – почему мы, как умма, как правоверные мусульмане, не можем выбрать себе алима, который будет более угоден Аллаху, чем те мерзавцы, которых присылает Багдад. Неужели среди нас, братья, нет достойных?
Шум, крики – есть, правильно.
– Одного из достойнейших своими делами людей я вижу рядом с собой. Это амир Ильяс Намангани. Он ведет праведный образ жизни, он искусен в военных делах, он никогда не предавался ни грехам, ни излишествам, он учен. И я призываю всех, кто не хочет больше подчиняться Багдаду, подойти сюда и принести байят
[160]
амиру Ильясу Намангани как нашему новому алиму, духовному лидеру и главе государства!
Шум, крики. Кого-то уже начали бить.
– Порядок! – крикнул амир Мамаджон.
– А те, кто не хочет этого, кто хочет и дальше лизать сапоги багдадским свиньям, худшим из худших, пусть встает и убирается, будь прокляты их родители, породившие таких трусов и беззаконников!
Удар попал точно в цель – после таких слов просто сидеть и ждать, к кому примкнуть, кто одержит верх, было невозможно. Большинство встало и пошло к трибуне, меньшинство – на выход. И как только они разделились – в зале погас свет…
Все это напоминало печально известную и уже подзабытую специальную операцию в театральном центре на Дубровке. Норд-Ост. У нас ситуация в чем-то была схожа – зал, в котором выключили свет, несколько парней с пистолетами и несколько плохих парней, которых надо пристрелить. Плохие парни – это те, которые против независимости и против принесения баята Ильясу Намангани.
Почему они плохие, а другие хорошие? А нипочему! Просто потому, что одни выступают за то, чтобы изменить ситуацию, а другие – за то, чтобы сохранить как есть. Мне нужны изменения…
Противник на моих очках отражался красными квадратиками, свои – синими треугольниками, цели мы пометили еще там, в бывшей гримуборной. Выходя на сцену первым, я шагнул в сторону и сразу открыл огонь, в максимально быстром темпе, смещаясь при этом вправо и давая выйти остальным…
Это дольше писать, чем это происходит на самом деле. Длинный магазин на тридцать два патрона исчерпался быстрее, чем я рассказал вам об этом, я переключился на другой пистолет и начал стрелять из него. Существует несколько стратегий с использованием двух пистолетов, они зависят от вашего умения стрелять с обеих рук. Такие люди как два – двадцать, – редкость, они могут стрелять с двух рук по двум целям так же быстро, как с одной. У меня так не получается. Но я могу стрелять с двух рук – потому я отстрелялся сначала с ведущей, правой, потом перешел на левую. Есть еще одна стратегия – стреляешь со слабой руки в максимально быстром темпе, сближаешься с противником, деморализуешь его, стремишься заставить залечь – потом делаешь один-два точных выстрела с сильной руки – уже точно в цель. Мне это было не нужно – мне нужно было не терять время на перезарядку…
