Потом, пока ещё не слишком жарко, они уволакивали дневной запас цветов в лавку и расставляли их в пёстрой коллекции горшков и вёдер, которые Хоул раскопал во дворе. В качестве двух из них служили семимильные сапоги. Пожалуй, ничто на свете, думала Софи, пристраивая в сапоги пучки гладиолусов, ничто на свете не могло бы яснее показать, насколько Хоул остыл к Летти. Ему даже стало всё равно, возьмёт Софи семимильные сапоги или нет.
Пока они собирали цветы, Хоул почти всегда успевал исчезнуть. И ручка тогда оказывалась повёрнута вниз чёрным. Возвращался он обычно к завтраку — по-прежнему в чёрном и с мечтательным видом. Который из костюмов скрывался под чёрным обличьем, чародей Софи так и не сказал. «Я в трауре по миссис Пентстеммон», — твердил он. А если Майкл или Софи спрашивали, почему он всегда уходит в одно и то же время, да ещё и в такое странное, Хоул делал обиженное лицо и пожимал плечами: «Хотите пообщаться с учительницей — ловите её до уроков». И на два часа исчезал в ванной.
Тем временем Софи с Майклом облачались в лучшие наряды и открывали лавку. На лучших нарядах настаивал Хоул. Он заявил, что это привлечёт покупателей. Софи в ответ настояла на том, чтобы у всех были фартуки. И вот миновали первые дни, когда жители Маркет-Чиппинга просто глазели в витрину, а внутрь не входили. Теперь лавка стала очень популярной. Люди, которых Софи знала всю жизнь, стали приходить и закупать цветы целыми охапками. Никто не узнавал Софи, и ей становилось всё страннее и страннее. Все думали, будто она старенькая матушка Хоула. Но этим Софи была уже сыта по горло. «Я его тётушка», — объявила она миссис Цезари. Её стали звать тётушкой Дженкинс.
Когда в лавке появлялся Хоул — в чёрном фартуке в тон костюму, — торговля обычно была в разгаре. Хоул подхлёстывал её ещё пуще. Именно тогда Софи окончательно уверилась, что чёрный костюм — на самом деле тот, заговорённый, серый с алым. Если Хоулу случалось обслуживать какую-нибудь даму, она непременно уходила, купив по меньшей мере вдвое больше цветов, чем просила. Как правило, Хоул морочил покупательницам голову настолько, что они уносили вдесятеро больше. Скоро Софи обнаружила, что дамы заглядывают в лавку, но не заходят, если видят внутри Хоула. Винить их было не в чем. Когда хочешь всего-то розочку в петлицу, едва ли обрадуешься, оказавшись владелицей трёх дюжин орхидей. И когда Хоул решил проводить целые часы напролёт в сарайчике на заднем дворе, Софи не стала уговаривать его вернуться в лавку.
— Не спрашивайте, и так скажу: я строю укрепления против Ведьмы, — объяснил он. — Когда я всё закончу, сюда ей хода не будет.
Иногда возникали сложности с нераспроданными цветами. Софи было больно видеть, как они вянут за ночь. Она обнаружила, что цветы остаются совершенно свежими, если с ними разговаривать. Тогда она стала подолгу болтать с цветами. Она попросила Майкла сделать ей снадобье для подкормки цветов и вовсю экспериментировала, ставя вёдра в тазики и пряча кадки с водой в нише, где когда-то украшала шляпки. Оказалось, что некоторые растения можно хранить несколько дней. Разумеется, это вдохновило Софи на дальнейшие опыты. Она разгребла золу во дворе и посадила там кое-какие растения, страстно над ними бормоча. Так ей удалось вырастить розу цвета морской волны, что очень её порадовало. Бутоны были почти чёрные, а когда цветы распускались, лепестки всё синели и голубели и в конце концов становились почти такого же цвета, как и Кальцифер. Это так восхитило Софи, что она утащила из мешочков под балками горстку корешков и попробовала прорастить и их. Софи говорила себе, что в жизни не бывала так счастлива.
Это была неправда. Что-то шло не так, только Софи не понимала, что именно. Иногда ей казалось — всё из-за того, что в Маркет-Чиппинге никто её не узнает. Сходить навестить Марту Софи не осмеливалась: а вдруг Марта тоже её не узнает? По той же причине она не решалась вывалить из семимильных сапог цветы и отправиться к Летти. Софи была ненавистна самая мысль о том, что сёстры увидят её старухой.
Майкл постоянно бегал к Марте с букетами вчерашних цветов. Иногда Софи думала, будто всё дело в этом. Майкл был так счастлив, а она всё чаще и чаще оставалась в лавке одна. Но дело было и не в этом тоже. Софи нравилось самой продавать цветы.
Временами ей виделось, что беда в Кальцифере. Кальцифер скучал. Делать ему было решительно нечего — знай води себе замок по лужайкам и вокруг всяческих озёр и прудов и заботься о том, чтобы каждое утро он оказывался в новом месте с новыми цветами. Когда Софи и Майкл возвращались с грузом свежих цветов, навстречу им неизменно высовывалась нетерпеливая голубая физиономия.
— Хочу поглядеть, как оно там, — говорил он.
Софи носила ему жечь вкусные душистые листья, отчего в комнате в замке пахло едва ли не так же сильно, как в ванной, но Кальцифер твердил, что нужно ему не это, а общество. А они уходят на целый день в лавку и оставляют его одного.
Поэтому Софи попросила Майкла по крайней мере час каждое утро работать в лавке одному и приходила к Кальциферу поболтать. Она изобретала всяческие игры на догадливость, чтобы Кальциферу было чем заняться, пока её нет. Но Кальцифер по-прежнему брюзжал.
— Когда ты наконец расторгнешь мой договор со Хоулом? — допытывался он.
А Софи только отмахивалась.
— Я над этим работаю, — говорила она. — Уже скоро.
Это была неправда. Софи и думать забыла о договоре и вспоминала о нём только по необходимости. Сопоставив то, что сказала ей миссис Пентстеммон, с тем, что она слышала от Хоула и от самого Кальцифера, она обнаружила, что сделала совершенно определённые и довольно-таки страшные выводы о сути сделки. Она была уверена, что если договор расторгнуть, то конец обоим — и Хоулу, и Кальциферу. Хоул, может быть, и заслуживал этого, но Кальцифер — нет. А поскольку Хоул трудился не покладая рук над тем, чтобы уйти от остатка Ведьминого заклятья, Софи не хотелось ничего делать, раз она всё равно ничем не может помочь.
Иногда Софи думала, что это человек-пёс её расстраивает. Он был необычайно печальным существом. Радовался жизни он только тогда, когда каждое утро носился по зелёным лужайкам. Всё остальное время он таскался по пятам за Софи, тяжко вздыхая. А поскольку Софи и ему ничем не могла помочь, то была только рада, когда ко дню Середины лета становилось всё жарче и жарче, и человек-пёс всё больше лежал в тенёчке во дворе, вывалив язык.
Между тем посадки Софи принесли презабавные плоды. Лук превратился в крошечную пальму, и на нём созрели орешки, пахнущие луком. Из другого корешка получилось нечто вроде розового подсолнуха. Не прорастал только один. Когда он наконец выпустил два круглых зелёных листочка, Софи уже вся извелась — так ей было интересно, что же из него вырастет. На следующее утро росток стал похож на орхидею. У него были заострённые листья в бордовую крапинку, а из середины торчал толстый длинный стебель с большим бутоном. Назавтра Софи оставила свежие цветы в кадке и побежала поглядеть, как у него дела.
Бутон распустился, и получился розовый цветок, действительно похожий на орхидею, но на орхидею, на которую наступил слон. Она была совсем плоская и крепилась к стеблю сразу под его закруглённой верхушкой. Из круглой розовой сердцевины росли четыре лепестка — два смотрели вниз, а два — в стороны. Софи глядела на орхидею, и тут густой аромат весенних трав подсказал ей, что Хоул тихонько подошёл сзади и стоит там.
