Головко кивнул, вышел в коридор, отдал нужные распоряжения. Дождавшись, когда последний ребенок уйдет, подошел к двери… Несколько секунд стоял возле нее… Потом повернул в замке ключ и вернулся в комнату. Остановившись перед сыщиками, глухо произнес:
– Двадцать лет. Свыше ста походов. Ни у кого ни одной царапины. Я любил их…
– Любил?! – зло спросила Есеня. – Ты им платил. За «эксперименты». По тысяче рублей. За жизнь ребенка!
– Я не хотел убивать! – в полный голос закричал руководитель клуба. – Никогда! Я прочитал, что от удушения наступает амнезия…
– Значит, дети не должны были помнить, что ты делал с ними?
Головко кивнул. Есеня несколько секунд смотрела на него, потом сказала, уже тише:
– Спасал от колонии и героина. И убивал. Почему? Ну почему?
– Случайно! – воскликнул Головко. – Я увлекался! Первого просто передержал в петле.
– Передержал?! – повторила вслед за ним Есеня.
Сказала – словно наждаком по ране прошлась.
Меглин коротко взглянул на нее. Девушка мотнула головой, отвернулась.
– Почему Алешу – ножом? – спросил сыщик.
– Я планировал обычный эксперимент с потерей сознания, – принялся объяснять Головко. – Он выследил меня и сфотографировал. Я хотел просто ему объяснить!
– Объясни мне! – вновь вскинулась Есеня.
Руководитель клуба набрал в грудь побольше воздуха и принялся рассказывать:
– Двадцать лет я жил в аду. С женой не получалось. Я никогда не хотел женщин! Это наваждение еще в детстве началось. У нас в пионерлагере мальчик повесился. Я его нашел. Случайно. Он был в черных ботинках. И белых носочках. Такой красивый… Когда я его увидел, со мной что-то случилось. Это было… больно и одновременно… очень приятно. Неземное наслаждение… Я не мог забыть. Я старался, но все время видел… Я хотел прекратить это, покончить с собой. Я ушел в лес, сделал петлю… Но я не смог. Больно! Вы не знаете, что это! Когда больно, двадцать лет больно!
– Руку дай, – будничным тоном сказал Меглин.
Головко непонимающе уставился на него.
– Руку!!
И, не дожидаясь исполнения своего приказа, схватил руку руководителя клуба, припечатал ее ладонью к столу и с размаху воткнул в эту руку заранее приготовленный, раскрытый перочинный нож. Головко завопил.
– Теперь ты знаешь, что такое боль, – удовлетворенно произнес Меглин.
Теперь они были в машине втроем. Есеня – сзади, а рядом с водителем сидел Головко. Его правая рука была прикована наручниками к сиденью. На окраине города Меглин остановил машину и скомандовал Есене:
– Выходи.
– Почему?
– А зачем ты нам? Все, что надо, у нас есть. А что нам надо? Веревка и Толик. Да, Толян?
– Я не выйду! – заявила девушка. – Я не согласна. Его должны судить. Не ты!
– Выходи! – настаивал Меглин. – Не согласна она…
И, видя, что девушка не собирается исполнять его распоряжение, повернулся к ней и тихо сказал:
– Доверяй мне.
Есеня, сердито посмотрев на него, вышла, хлопнула дверцей. Тогда Головко сказал:
– У меня есть одно желание. Последнее.
Меглин скривился:
– Я похож на фею?
– Я прошу, – сказал Головко, не обращая внимания на его тон. – В клубе есть мальчик…
И он рассказал про Пашу Орлова и его отчима. Меглин с глубоким удивлением смотрел на своего пассажира…
В комнате для допросов следователи с большим вниманием выслушали рассказ Есени об этом эпизоде. Потом Седой спросил:
– То, что произошло дальше… было вашей идеей?
– Вы меня в чем-то обвиняете? – задала Есеня встречный вопрос.
– Просто спрашиваю.
– Меглин всегда делал только то, что считал правильным.
– Вопрос, считаете ли это правильным вы?
Есеня ответила не сразу. После долгой паузы выговорила:
– Да.
Утром следующего дня, как только на улицах появились первые прохожие, возле клуба «Романтик» начали останавливаться люди; вскоре там образовалась целая толпа. Раздавались женские крики, ропот… Волнение людей было объяснимо. На дереве, росшем рядом с клубом, висел человек. Это был руководитель «Романтика» Анатолий Головко. Висел высоко, на уровне второго этажа. А ниже его ног на стволе дерева гирляндой висели фотографии из «красной комнаты» – фотографии повешенных детей…
Люди, собравшиеся возле клуба, не сразу разглядели, что Головко жив – веревка обхватывала его под мышками, не давая освободиться, но и не удушая.
Когда в толпе появились родители некоторых из погибших детей, ситуация изменилась. Возгласы стали злее, в них звучала ненависть. Родители ворвались в клуб и подожгли его – вместе со всеми сувенирами, грамотами и снаряжением. А Головко все еще висел… И рядом, возле входа, висели праздничные растяжки: «Спасибо, Толик!»
В это время сотрудники полиции спешно эвакуировали из квартиры его семью – жену Лену и дочь. Они еще ничего не понимали…
В кабинете главы городской администрации происходила своя драма. Секретарь, вошедшая утром в кабинет с бумагами на подпись, увидела свою начальницу стоящей на подоконнике у распахнутого окна. В последнюю минуту ей удалось помешать женщине шагнуть вниз. На крики секретаря прибежали другие сотрудники, с трудом сняли мэра с подоконника. Та дико кричала…
Паша Орлов, растерянный, удрученный, вместе с матерью вернулся домой – они были возле клуба и все видели… Навстречу им, со злобным предвкушением на лице, вышел из комнаты отчим. И вдруг застыл, уставившись куда-то за их спины. Там, в проеме входной двери, стоял Меглин и смотрел мужчине в глаза… Взгляд сыщика не обещал ничего хорошего.
Сразу по возвращении в Москву, высадив Есеню возле дома, Меглин поехал в клинику, где бывал уже не раз. Его принял доктор Бергич – пожилой опытный врач. Осмотрев зрачки пациента, проверив рефлексы, он будничным тоном спросил:
– Когда галлюцинировал?
– Вчера, – ответил сыщик.
– Долго?
– Полминуты. Началось?
– Да, – кивнул врач. – ты видел онейроид. Короткое глубокое помрачение сознания. Твой мозг устал от борьбы. Это белый флаг.
– Я думал, у меня больше времени, – заметил Меглин. – Ты говорил – год.
В его голосе слышался упрек.
– Зависит от ряда факторов, – объяснил Бергич. – Лечение, образ жизни… Рекомендую лечь к нам.
– Исключено.
– Тогда меньше. Готовься. Приступы станут чаще, а светлые промежутки между ними короче. Потом…
