– Хорош врать, – сказал Меглин. – Люди видели, как ты от подъезда убегал.
Менеджер помолчал. Видно было, что он сильно волнуется. Потом произнес:
– Да, я был там. Хотел поговорить. Думал, еще есть шанс… Я поднялся и увидел… его. Он сидел над ней на корточках, спиной ко мне. И что-то делал. Она была уже мертвой! Я ничем не мог помочь! Что, нужно было и мне погибнуть, да? Что вы так смотрите?
– Как он выглядел? – спросила Есеня.
– Он спиной сидел… Одежда плохая, дешевая… И прическа… бобрик, знаете?
…Когда они уезжали от дома менеджера, Есеня спросила:
– Ты уверен, что он правду говорит?
– Он правду никогда не говорит, даже себе, – ответил Меглин. – Но убил не он.
– Почему?
– Ты его руки видела? Мягкие, как тесто. Он ничего ими не умеет. Думаешь, сможет такую красоту сделать?
И сыщик кивнул на чертика, взятого с убитой Ларисы: он повесил его на лобовое стекло машины. И заключил:
– Говно мужик. Лариса не его ждала.
– Но из подъезда только он выбежал, – возразила Есеня. – Люк на крышу заварен… не мог же убийца просто испариться!
Сыщики вновь вернулись в квартиру сестры убитой Ларисы. Похоже было, что при первой встрече женщина рассказала не все. И они оказались правы.
– Шесть лет назад Лариса вела дело Егора Сапрыкина, – рассказала сестра. – Шесть раз сидел: убийство, драки. Менты пытались его седьмой раз посадить, но Лариса защищать его стала. Посадить не дала. Он захаживать к ней начал. Сошлись. Жили у нее, у него квартиры не было. И вроде хорошо все было. А потом он ушел. Я ей говорю: глянь, может, пропало что, – так она со мной две недели не разговаривала. Плакала. Ждала его, дура…
– Почему вы сразу о нем не рассказали? – упрекнула Есеня.
– Да у нее много кого было. Что мне, о всех рассказывать? Он зэк, она с зэком встречалась, я вообще вспоминать про это не хочу!
– А Лариса вообще какая была? Смелая? – неожиданно спросил Меглин.
– С самого детства, – кивнула сестра. – Помню, у соседей по даче петух был злой. Кидался на всех, как собака. Все бегали, а Лариска пошла прямо на него. Он ее клюнул – она терпит. Он крыльями помахал, повернулся – и все. На других кидался, а Лариску увидит, голову опустит и уходит.
– У наших соседей на даче тоже петух был злой, – сказал Меглин. – Однажды на меня бросился. Я за дом. Он за мной. Я куртку снял и на него накинул. Там поленница была. Так я поленом, по куртке. Три раза. И у реки закопал.
Женщины подавленно смотрели на него…
Сыщики вновь побывали в подъезде, где жила убитая Лариса, побеседовали с соседями. Это ничего не дало. Спускаясь по лестнице, Меглин неожиданно остановился перед железной дверью, оклеенной белыми бумажками с печатями.
– А здесь кто живет? – спросил у сына следователя.
– Она семь лет уже опечатана, хозяин в дурке лежит, – ответил Андрей.
Меглин присмотрелся к листкам, резко дунул – и полоски бумаги, давно отклеенные, затрепетали в воздухе.
– Список жильцов с собой? – спросил Меглин у сына следователя. – И слесаря вызови, с болгаркой.
…Когда взрезанная пилой дверь подалась, Меглин шагнул внутрь, позвав с собой Есеню и довольно невежливо отстранив сына следователя.
Есеня удивленно осматривала помещение. Все стены, пол и даже потолок здесь были обтянуты кусками ткани. Квартира представляла собой лоскутную мозаику красного, черного, лилового, сиреневого цветов. Посередине стояли несколько манекенов в странных изрезанных одеждах. На голове одного из манекенов размещался сделанный вышивкой портрет красивой женщины, которая смотрела с укором и ужасом. С люстры свисали гирлянды из повешенных на нитках вязаных человечков. Меглин заглянул в список жильцов.
– Усидчивый парень. Павлик зовут. Двадцать шесть лет.
– Это ведь он убил… – прошептала Есеня.
У стены на специальной подставке лежала позолоченная копия портняжной иглы, длиной сантиметров двадцать. На подставке было выгравировано: «Grand Prix. Prague. 1979».
Меглин снял иглу с подставки, попытался согнуть – не получилось.
– Сталь, – прокомментировал он. – Хорошая вещь…
– Их должно быть две, – заметила Есеня.
Меглин положил иглу на ладонь. Она выступала еще на половину своей длины.
– До сердца хватит, с запасом, – сказал сыщик.
Есеня смотрела на подставку, считая в уме:
– Погоди, ты сказал, ему двадцать шесть, а здесь семьдесят девятый год. Это не его награда.
Перевернула подставку, прочла: «Евгений Толмачев».
– Отец?
Меглин кивнул:
– Тоже портной. Династия…
– Выходит, убийца, которого она искала, был ее соседом? – произнесла Есеня, сама пораженная своим выводом. – И она хотела кровью написать про него…
Следующие полчаса Есеня провела на телефоне: искала информацию о Павле Толмачеве. Выяснить удалось следующее. Павел с пятнадцати лет страдал шизофренией – болезнь оказалась наследственной, перешедшей от отца. Никаких друзей и знакомых у парня не было.
– Ему некуда идти, – подытожила Есеня, пересказав Меглину полученные сведения. – Соответственно, нам негде его искать.
Сыщик как-то невесело рассмеялся:
– Всегда есть куда идти…
– И куда же он ушел?
– Примерно знаю, – ответил Меглин. – Но лучше проверить.
Внезапно он повернулся и не спеша двинулся прямо на середину перекрестка, словно не замечая проезжающих машин. Раздался визг тормозов, крики – сыщик не обращал на это никакого внимания. Вышел на перекресток, уселся на асфальт и стал «грести» воображаемым веслом – то с одной стороны загребал, то с другой.
Через некоторое время приехала «скорая». Из-за спин окруживших его санитаров Меглин улыбнулся Есене. Но ей было не до смеха…
…Чуть позже Меглин сидел на стуле перед психиатром Бергичем. Есеня пристроилась в уголке.
– А просто так приехать не мог? – упрекнул врач.
– На «скорой» без пробок, – улыбнулся Меглин. – Да я не к тебе. Нужно было проверить, куда везут с обострением.
– Ну, раз уж заехал… – сказал Бергич и тоже улыбнулся. – Жалобы есть?
– А что ты смеешься?
– Недавно спросил больного: «На что жалуешься?» А он мне: «Я не жалуюсь, доктор. Я терплю». А вообще, пока человек жалуется, у него все в порядке.
– Ух ты! – воскликнул Меглин. – Да ты второй принцип определения вменяемости сформулировал! Светило!
– А какой первый? – подала голос Есеня.
– Сейчас скажет: «Граница тонка…» – предупредил Меглин.
