Слушая его, Есеня вспомнила, как несколько дней назад ей звонил Саша, спрашивал, как там Меглин, радовался, что тот жив. Сейчас она знала, что ему ответить: «Это не жизнь. Это смерть с открытыми глазами»…
Из клиники она поехала в прокуратуру, к отцу – хотела забрать некоторые дела. В приемной ее остановила секретарша:
– Андрея Сергеевича нет…
– А где он? – спросила Есеня.
– Вы разве не знаете? – удивилась девушка. – Он заявление подал. Уволился.
Тогда Есеня отправилась в то место, которое про себя называла «здание». Машина отца стояла во дворе. Входная дверь открыта. Прошла по дому – нигде никого. На кухне стояла пустая бутылка из-под виски, прижимала записку с одним словом: «Прости». Охваченная тревогой, девушка бросилась в кабинет – и убедилась, что сейф с оружием открыт. Есеня вышла на задний двор.
Здесь сидел Стеклов – не спавший две ночи, небритый, в халате поверх пижамы. Рядом на столике лежал пистолет. Не поворачиваясь к дочери, прокурор сказал:
– Я знал, что ты придешь. Вернее, не знал… Надеялся.
Есеня подошла к отцу, спросила:
– Зачем?
– А смысл? – ответил Стеклов.
– Я прощаю тебя, – тихо сказала она.
– Я сам себя не прощу.
– Живи так, – предложила она.
– Зачем? – вернул он ей ее вопрос.
– Ради меня, – ответила она.
Стеклов взглянул на дочь… и вдруг в его лице что-то дрогнуло, на глазах появились слезы. Есеня крепко обняла отца, и он заплакал у нее на груди…
А потом они сидели в кабинете, и отец показывал ей фотографии старых друзей – Огнарева, Меглина, других… И рассказывал:
– Я полюбил ее в тот момент, когда впервые увидел. Я долго думал, что мы победили болезнь. Дал ей другое имя. Посадил в клинику на ее место Игнатович. Мы поженились. Родилась ты. А потом… Убили моего коллегу. Потом второго. До всего докопался Огнарев. Она убивала тех, кто, как ей казалось, угрожал мне и моей карьере, а значит – и ей, и тебе. Я не поверил Огнареву, не захотел слушать. А потом стало поздно. Огнарев написал докладную. Чтобы ему не поверили, Вера должна была исчезнуть. Она сама этого хотела. И я попросил Родиона. Я обвинил Огнарева в нечистоплотности. Его уволили, жизнь покатилась по наклонной. Я был вынужден так поступить…
…Прошла еще неделя, и еще… А потом…
Однажды вечером санитары, как обычно, развели пациентов психиатрической клиники по палатам, заперли двери. Больничный корпус опустел. И тогда в коридоре отделения усиленного наблюдения появилась Есеня. Двигаясь совершенно бесшумно, вошла в процедурную. Здесь возле стены стояла большая ванна. В ней лежал Меглин. Лицо у него было умиротворенное; казалось, что он просто дремлет. Вот только его запястья были крепко привязаны к специальным ручкам на краях ванны.
Есеня села на край ванны.
– Я поняла, кто я, – сказала она. – Я теперь – ты.
Лицо Меглина оставалось совершенно неподвижным: не лицо, а маска.
– Я тебе обещала, – снова заговорила она, – держать тебя за руку. Вот, держу. Ты чувствуешь?
Она сжала его руку. Но он не ответил на пожатие. Так прошло несколько минут. Потом она склонилась к нему и сказала в самое ухо:
– Я люблю тебя.
И вонзила ему в сердце нож. Тот самый. Меглин дернулся, вздохнул – и замер…
– Простите! – остановил ее Худой. – Вы хотите сказать, что со дня последнего посещения больше не видели Меглина?
– Да, – ответила она.
– Но в журнале посещений стоит запись. Вот. Вы были там девятого…
– Да, я приезжала к Бергичу, – кивнула она. – Утром.
– И даже не заглянули к Меглину?
– Зачем? В тот день у него было обострение. Он никого не узнавал. Он был овощем. Можете справиться в медицинской карте.
– И вы не знаете, как к Меглину попал нож, которым он покончил с собой? – не скрывая недоверия, спросил Седой. – Его обыскивали каждый день.
– Не знаю, – ответила она.
– Я говорил с врачами, – вновь вступил в беседу Худой. – Все в один голос утверждают, что в таком состоянии он вряд ли мог себя убить.
– Вы меня в чем-то обвиняете? – спросила она.
– Нет, Есеня Андреевна, – сказал Седой. – У нас другая задача. При всех осложнениях, связанных с работой Меглина, нельзя отрицать ее эффективность. Мы шли на риск, понимая, что его «метод» спасает жизни многих людей. Это перевешивало. Этот его метод… Вы считаете, вы его поняли? Как бы вы его описали?
– Не было никакого метода, – ответила Есеня. – Просто он старался быть внимательным. К людям.
– Что ж… – сказал Седой. – Вопросов к вам у нас больше нет. Но есть предложение. Люди, к сожалению, остаются людьми. Есть преступники. И есть мы. Так что…
Седой остановился и выжидательно посмотрел на Есеню – что она скажет. Но она молчала. Тогда он продолжил:
– Мы предлагаем вам занять его место. С самыми широкими полномочиями. Штат, финансирование – все обсуждается.
Она ответила почти сразу:
– Нет. Меня это не интересует.
– Почему? – удивился Седой.
– Не хочу, – ответила она.
– Не торопитесь, подумайте…
– Я свободна?
– Конечно, – сказал Седой и встал. – Спасибо вам.
Худой проводил ее к выходу. Когда вернулся, Седой спросил:
– За Меглиным мы все подчистили?
– Работаем, – сказал Худой. – А с ней как быть?
– Она нам подходит, – сказал Седой.
– Но она ушла…
– Вернется.
У выхода из старинного особняка, лишенного вывески, Есеню ожидал Саша. Когда она села в его машину, спросил:
– Ну что?
– Все хорошо, – ответила она. – Ты меня отвезешь?
– Куда?
– Домой… – сказала она.
Они подъехали к ангару Меглина, вышли. Есеня открыла дверь, включила свет, прошла в внутрь. Саша стоял в дверях. Девушка обернулась к нему. Сегодня она хотела, чтобы он остался. Но Саша должен был решить это сам. А он молчал. Потом неуверенно спросил:
– Ну, я поеду?
– Да, – сказала она. – Пока.
А он все надеялся, все ждал, когда его пригласят… Все стоял на пороге…
– Спасибо, Саш, – сказала она.
И он ушел. Она задвинула засов и отправилась в душ.
