– Верно говоришь, – Щеня снова наморщил лоб. – Но все равно, когда я вижу зло, я знаю его по имени. Конечно, можно и до такого договориться, что ты одинаково злодей, если старца на крюке повесил, и если баранины поел, но ведь не так это! Баран не старец!
– Не скажи – этот баран по-любому старый был, – заметил Родульф и принялся ковырять в зубах ножом.
– Ты, Горм, прав. И ты, Щеня, тоже прав, – сказал Кнур, прожевав сыр. – Йормунрек – злыдень, каких поискать, даром что ума палата, только главный задвиг у Йормунрека даже не на том, что он злой или жестокий. Биргир, вон, тоже был жестокий. Или Гнупа. Но конунг наш – он вообще как будто не из этого круга.
– Точно! – в один голос воскликнули Щеня и Скегги.
– И закон не про него, клопотарабанистого ублюдодера, писан, – добавил Родульф, пристально изучая выковырянный из зубов кусок бараньей жилы на предмет приемлемости для повторного поедания.
– Твоя правда, – Горм присел рядом с Ханом, чтобы почесать пса за ухом. – Ему закон, клятвы, свои, чужие – как правила какой-нибудь игры. Если решит, что ты пешка, тобой запросто и пожертвовать можно. Вон, как раз у Биргира спросите. Какая щеночка! Чья это?
Последнее относилось к белому и почти шарообразному от пушистости существу, вбежавшему в помещение. Довольно крупный (полгода, если не больше) щенок подбежал к Хану, подогнул передние лапы, завертел хвостом, и тявкнул:
– Йарр?
Хан степенно, чтобы не терять достоинства, отложил кость в сторону, поднялся, выгнув спину, потянулся, и шагнул от хозяина к щенку, чтобы того обнюхать. Щенок, начисто лишенный степенности, подпрыгнул и лизнул огромного белого пса в морду.
– Йарр! – теперь уже утвердительно тявкнула «щеночка.»
Из соседней палаты раздалось шарканье ног. Это могла быть или ветхая Сминта диокетрия (этлавагрский обычай раздавать всем звания и старух не пощадил), или садовник Лекто, чуть помоложе, по рассказам других обитателей усадьбы, двинутый рассудком на том, что он знатный вельможа, происками врагов обреченный на заключение в собственном доме. Садовник, возможно, и вправду когда-то был переводчиком при дворе – он мог говорить на танском и венедском, правда, и тот, и другой звучали из его уст стародавне-витиевато.
– Могучий архон и доблестные кливанофоры севера, возлюбленные младшие братья гегемонии по разуму, – на этот раз почти по-тански возгласил садовник, опираясь на тяпку, как на посольский жезл. – Да пребудет с вами благословение Четырнадцати Сил!
Горм и его ватажники слушали, не перебивая: потакающих его в общем-то безобидным причудам, старичок мог угостить совершенно потрясающей дыней (гутанские и на соседней бахче не валялись) или грушами. Лекто продолжил:
– Пред входом в чертог вашего пиршества стоят Гирд сын Хьярранда, кормчий Осла Отлива – и вправду такое неблагозвучное название?
– Название как название, – обиженно отозвался знакомый Горму голос. – И даже со скальдическим созвучием.
– Иерофант Саппивок, посол к китам-убийцам и носитель исполинской выдры, и его ученик Неррет, пожиратель драгоценной красной рыбы, несущие письмо от благородного Хельги, архона Фрамиборга и предводителя племени морского дракона, и прекрасной Асы, анассы Винланда и хранительницы мира семи племен! – старичок стукнул тяпкой в пол и сделал шаг в сторону, наконец пропуская пришельцев.
– А выдра и вправду здоровенная, – признал Кнур.
Глава 65
Остров Хёрдла растянулся с северо-запада на юго-восток, очертаниями напоминая плывущее в этом общем направлении горбатое морское чудовище с угловатой мордой и длинным, слегка изогнутым хвостом. Бухта, куда возвращались участники набега, находилась примерно под подбородком морды чудовища, открываясь в Бифьорд к юго-востоку. На вершинах серых скал, поросших мхом, кое-где закрепились корнями ясени, чьи семена-крылатки принесли с юга ветры. Ветви недавно обосновавшихся на скалах неприхотливых деревьев с северной стороны были намного короче, чем с южной. Забрызганные кровью и нагруженные золотом и серебром воины шли молча, тяжело ступая по узкой тропе, вившейся вдоль склона. Спуск в бухту был крутым и извилистым, и один неосторожный шаг запросто мог стоить жизни, даже не будь камни увлажнены осенним дождиком, моросившим из низких свинцовых туч. Сожженные корабли Берг-Энунда уже ушли под воду. Две струйки дыма поднимались из наклоненных к корме труб Волка Бури, самого быстрого корабля в круге земном, ждавшего возвращения Эгиля под парами. Спуск стал более пологим, камни сменились крупным песком. Торфид нарушил молчание:
– Овцекоров-то зачем порубил?
– Чтоб знали! – неожиданно немногословно отозвался Эгиль.
Остаток пути к кораблю разговор и вовсе не клеился. Когда последний карл поднялся по сходням и вывалил сокровища на настил между прави́лом, Сын Лысого невесть с какой стати вперился во что-то на берегу. Там на песке белели куски лошадиного костяка – может, коню не повезло при выгрузке на берег, а может, он оступился на узкой тропе, поднимавшейся по скалам. Эгиль перешагнул через борт и, простучав сапогами по доскам, опустился на колени рядом с костями, очищая от песка череп.
– Чего это он? – спросил Оди из Гримсбю, присматривавший за водометами.
– Молчи и смотри! – буркнул Торфид.
Положив череп на песок, скальд подошел к зарослям орешника у подножия скалы, вытащил из ножен на правом бедре нож, и вырезал жердь примерно в три четверти сажени. С жердью в руках, Эгиль вернулся за лошадиным черепом и, подняв его с песка, отправился вверх по тропе. Впрочем, скоро он свернул с тропы и направился в сторону обращенного к материку скалистого мыса, прыгая по камням, как большеголовый горный козел, и лишь изредка помогая себе жердью. Добравшись до вершины мыса, Сын Лысого взял лошадиный череп и насадил его на жердь.
– Проклятие Йормунреку! – крикнул скальд.
Его крик подхватил ветер и отразил от скал, так что каждое слово донеслось до корабля повторенным трижды.
– Проклятие Йормунреку! Проклятие духам Хёрдаланда, Мёра, и Раумарики! Пусть все духи блуждают без дороги! Пусть ни один дух не знает покоя, пока конунг Йормунрек топчет наши земли!
Рад братоубийца,
Право в прах втоптавший,
Стать бичом для бондов,
Кров и край ограбив.
Виру мерой полной
Йормунрек заплатит,
Коль не мне, так миру —
Руны в том порука.
[158]
С этими словами, Эгиль всадил нижний конец жерди в расщелину скалы. Затем он повернул череп на юг, в сторону материка, и стал резать на жерди руны. Вырезав последний знак, он уколол большой палец левой руки ножом и окрасил руны кровью. Неожиданно показавшаяся в просвете туч Сунна озарила Эгиля, жердь, и череп лучом. Над мысом двойной дугой повисла радуга.
