– Трудное дело, – пожаловался Ксамехеле Асе. – С руками понятно, а куда теперь левую ногу девать?
– Так в честь чего эта пляска? – вполголоса спросил у робко жавшегося к стене рядом с игрецами Хаддинга Аксуда.
Тот непонимающе посмотрел на шамана с бубном.
– Всякая пляска в длинном доме приятна тому или иному духу, – объяснил тот собеседнику, продолжая мягко ударять в турью кожу то закрытой, то открытой рукой. – Есть пляс луны, есть пляс солнца, птиц, кленового сока, и так далее. Был еще боевой пляс, но его не играют с тех пор, как ка нам пришел тот, чье слово поворачивало реки вспять. Плясы рыбаков, кроличий пляс, и круговая вереница – те больше для всеобщего веселья, чем для духов, но они в длинном доме и не поместятся.
– Это тоже для всеобщего веселья. Ну, может быть, еще немножко в честь Одина.
– Один – это жестокий дух с одним глазом, требующий жертв?
– Нет, то был Балар, йотун, что прикинулся Одином, – объяснил жрец. – Один – наполовину добрый старец, наполовину древесный дух, с замшелыми корнями вместо бороды. Каждый зимний солнцеворот он навещает своих сыновей, Бальдера, Хёда, Видара, и Вали, в санях, запряженных летучим конем Слейпниром. Он пролетает над Гардаром, Свитьей, и Танемарком. Дети вешают у очагов сапожки или носки с морковкой или яблоками для коня, а взамен, старец оставляет им орехи, сваренные в меду, коврижки, или венедские пряники.
– Так что ж ты стоишь? Такого духа надо почтить. Дайаснове-дье, От-гве-да, Ниха-йа до-де, – последнее Аксуда обратил к только что вошедшей в пиршественный покой деве с черными косами, спускавшимися ниже пояса.
Та улыбнулась и, взяв Хаддинга за руку, повела его в пространство между столами, где Тира как раз заканчивала разучивать с празднично наряженными парами последовательность коленец пляса. Языковая преграда делала сопротивление бессмысленным. Анасса, украшение Танемарка, поманила Горма конунга. Тот отдал вопросительно смотревшему на него снизу Хану турью кость, вытер руки пористой лепешкой, кинул ее Йи Ха, вышел из-за стола, и возглавил вереницу пар, встав рядом с Тирой. «Веди,» – шепнул он, касаясь ее пальцев.
Оставшийся за столом Кнур жаловался Хану и Йи Ха:
– Набрался я наконец смелости, пришел к ней в кузню, а она мне и говорит: «Кнур? Как к спеху! Я как раз тебе грамоту писать хотела, чтоб приехал к нам с Волчком в Наволок на свадьбу.» Эх…
Бубны забили громче, затрубили рожки, наконец, Родульф крутанул рукоять колесной лиры и заревел медведем. Таны, народ холмов, венеды, Инну, и представители менее многочисленных племен пустились в пляс, а с ними тени на обшитых резным деревом и завешенных шкурами и плетеными циновками стенах.
В углу у огня, Челодрыг, сидя на полу, рассказывал нескольким зачарованно слушавшим его детям:
– Тут страшный ветер задул костер и повалил мой шалаш. Я открыл глаза и увидел, что в воздухе висят два комара, каждый с большого кабана, а вместо хоботов трубчатые клювы. Тут один и говорит…
Шаман сложил губы трубочкой и продолжил:
– «Здесь его будем жрать, или на болото потащим?»
Запоздавший к началу веселья Фьори пристроился рядом с трубкой и кружкой подогретого пива. Он спросил Челодрыга:
– Где Оньода?
Тот по-прежнему комариным голосом ответил:
– За рекой, своей матушке внучку показывает.
– Дальше! – один из детенышей дернул шамана за рукав расшитой бисером и украшенной раковинами и серебряными бляшками праздничной замшевой рубахи.
Тот с явным удовольствием вернулся к сказу:
– А другой ему и отвечает: «На болото нельзя, взрослые комарищи отнимут!»
Хан положил голову на колени кузнецу, продолжавшему сетовать:
– И что за прозванок еще у меня такой дурной? Потому, поди, и девам не люб? Я построил воротную башню в Скиллеборге и новую усадьбу в Йеллинге – почему меня не зовут по этлавагрскому образцу «Кнур архитектон?» Я на воздушном шаре собственной работы перелетел через Слиен, а потом и через само Янтарное море – и никто меня не зовет «Кнур воздухоплаватель.» Но стоит один раз…
Глава 106
– Насколько вероятно, чтобы у старого Хёрдакнута было семь внучек, и ни единого внука? – вестница осторожно отодвинула в сторону пушистый хвост котка и положила письмо Кирко на стол.
– Старого? Он нам с тобой в сыновья годится, – ответил Плагго, возившийся в свете трехфитильной жировой лампы с подаренным Бельданом прототипом эолипила, вывернутого наизнанку, так что струя пара вращала ось с часто насаженными на нее лопастями. – Что ж, мальчишки родятся чуть чаще, чем девчонки. Стало быть, такое может приключиться не больше, чем один раз из ста двадцати восьми. Хотена у Найдены, Умита и Шу-ман у первой жены Хельги, Тейя у второй жены Хельги, Оск у Нидбьорг с Хаконом Добрым, Соми-Оната у Асы и Ксамехеле Сильного, и теперь вот Гуннхильд у Тиры с Гормом. Что еще удивительнее, ни одна малютка не умерла.
– Это как раз теперь неудивительно. Вот о чем еще я думаю, – Звана взглянула на стопку листов со списком первой части «Упадка и падения багряной гегемонии,» присланной новым йеллингским грамотником с предыдущим кораблем. – Твой ученик все время пишет, как то или иное действие повернуло ход истории. Например, когда Бейнир женился на Беляне. Или когда Адальстейн приютил Хакона. Но у него все эти действия непременно предпринимаются владыками.
– Хёрдакнут, когда приезжал с подарками для Найдены и Хотены, все хвастался, как его тяжелая конница доконала сперва Гнупу, а потом и Фьольнирово войско. Скорее историю все-таки направляют не владыки прямиком, а всякие нововведения. Конница, порох, паровые машины.
Плагго удовлетворенно прислушался к повышающемуся гудению маленькой паровой турбины.
– И в этом есть истина, – согласилась вестница. – Но, сдается мне, не вся. Есть вещи, что меняют круг земной не так нарочито, но бесповоротнее. Например, мыло, или бумага из слонового помета. Беляна как раз повернула историю, но не столько тем, что вышла за Бейнира, сколько тем, что научила Щеню с Гуннлауд принимать роды с мылом и кипяченой водой. Теперь гораздо больше народа родится и выживет, и всех нужно будет как-то прокормить.
– Что ж, в земном круге много свободного места. А даже если и кончится… – мистагог медленно поднялся, помогая себе посохом из черного дерева Нотэпейро, и сделал шаг к окну.
Сквозь неровную поверхность стекла, над тенями высоких хором и башен в полуночном небе ярко горело подвижное светило, называемое танами Драйгенстьярной. Плагго растворил створки, впуская в покой прохладный вечерний воздух.
– Лада, помоги.
– Что у тебя на уме?
Бывший пресбеус багряной гегемонии указал на громоздкую, старого образца, зрительную трубу на треноге, служившую вешалкой для шапок в дальнем углу покоя. Вдвоем, Плагго и Звана пристроили устройство у окна. После долгой и довольно мучительной возни, старец, сев на пол, наконец поймал Драйгенстьярну в поле зрения, и удовлетворенно сказал, вглядываясь в перевернутое и слегка подрагивающее изображение:
