– О приятном, – сменил предмет разговора Хельги. Помоги-ка мне с ларем… Двигайтесь, лютичи!
– А с нами что делать-то будешь? – спросил другой раб. – Может, поесть что дашь, пока новый хозяин за нами не пришел? Те говорили, он до вечера быть должен с охраной…
– Ой! – Хельги треснул себя по лбу. – Только Гнупы с наемниками нам тут не хватало! Что ж делать-то, мы на его земле… Ла-а-амби! Иди сюда-а! Карли, сунь-ка пока топор под петли сзади, да нажми…
Карли нажал на топорище, и крышка слетела с петель. Внутри ларя и точно оказалось сокровище – серебряные и даже золотые кругляши, пара слитков серебра, и здоровенный оберег из мамонтовой кости с янтарем и золотом – круглый снаружи и с несколькими резными кривулинами вроде паучьих лап внутри.
– А это что за ведовство? – Хельги подозрительно повертел оберег в руках.
Несколько лютичей попытались сделать руками какое-то мановение – какое, понять было невозможно, поскольку мешали колодки.
– Это Сварогов знак, – сказал Ламби, перелезая через борт. – Зачем звал?
– Сварог – это который против змея? – попытался вспомнить Хельги.
Лютичи закивали, снова пытаясь сделать что-то руками.
– Ха… Опять Горм не наврал. Ламби, мы сможем всех наших по нашим саням распихать?
– Если всю ватагу высадить… Нет, все равно не выйдет.
– Ну, нескольких детей можно на учаков посадить, к подпругам привязать, – предложил Карли. – А зачем? Есть же возила…
– Возила и олени при них остаются здесь. Уходим снова через лес, следы заметем. Снег вот-вот снова примется, поможет. Покойникам со снеккара – по камню к ногам и в воду. Ламби, иди устрой это дело. И от снеккара избавиться… – Хельги на миг задумался, потом обратился к первому из рабов, заговорившему с ним:
– Как зовут тебя, рыбак-бедолага?
– Домослав.
– Со снеккаром управишься?
– Дай мне поесть, я и с кнорром управлюсь!
– Вот что. Сейчас мы вас освободим, и идите домой, обратно за Лабу, через пень, или еще куда, только чтоб здесь вас не было.
– Взаправду?
– Взаправду. И без глупостей. Лучников видишь?
– Какие глупости, благодетель наш, Сварожий посланник! – Домослав попытался упасть перед Хельги на колени, не ему помешали ножные колодки.
– Стой, чтоб все по закону было… Карли, держи мое копье и топор наизготове, а то серебро, оно странные вещи делает с головами, – Хельги вытащил сакс из ножен, вшитых в голенище сапога, и разрезал кожаные веревки, соединявшие половины колодок на ногах, потом на руках всклокоченного лютича.
– Домослав, бери эти слитки, и давай их мне. Это выкуп за тебя и твоих рыбаков. Как руки-то у тебя трясутся, не урони. Я, Хельги Хёрдакнутссон, при Карли Гейнродссоне и как вас полностью?
– Эйольф Хемингссон, – отозвался с пристани ватажник с луком.
– Краки Кракиссон, – сказал другой.
– При Карли Гейнродссоне, Эйольфе Хемингссоне, и Краки Кракиссоне как свидетелях… Надо бы для порядка еще троих, ничего, те у возил тоже все видят, подтвердят, если надо… Слушай, отец твой корнак
[41]
– он тоже Краки Кракиссон?
– Да, молодой ярл!
– Ха! При этих свидетелях, я возвращаю рабам моим Домославу, бывшей его ватаге, и шести безъязыким гребцам, взятым мной в бою, свободу за выкуп, – Хельги взвесил в руке слитки и кинул их обратно в ларь. – По пятнадцать марок серебра с головы. Теперь вставай передо мной на колени, да вшей на меня не насыпь…
Хельги засунул между грязной жилистой шеей Домослава и кожаным ошейником сакс и начал пилить, стараясь держаться подальше и против ветра. Когда ошейник был перепилен, лютич схватился за него обеими руками, стащил с шеи, бросил за борт, и плюнул вслед.
– Вот, – Хельги положил рыбаку в руку оберег. – Что-то слабо Сварог вам помог… Эйольф, Краки, держите луки наготове, кабы что не вышло… Карли, давай копье обратно, бери ларь с другого конца, и пошли. Стой, забыл. Дай-ка мне этот бочонок.
Взяв протянутый Карли бочонок, Хельги вышиб из него затычку, понюхал, запрокинул над собой, глотнул, облился, и поперхнулся.
– Эгир и йотуны! Что они называют тройным пивом! Это тройное пиво, что этот весельный порт!
– Что? – переспросили Карли и Домослав.
– Больно близко к воде! Неважно, пей теперь ты, один глоток, и по глотку каждому пленнику. По закону, нам теперь положено вместе сидеть на пиру, пить настоящее тройное пиво, а не эту лосиную мочу, и есть барана, которого ты зарезал в мою честь. Ну ладно, считаем, сегодня рыбный день, за барана и треска сойдет. Что-то еще мне надо было сказать… Аса, может, ты подскажешь?
Аса, подошедшая посмотреть, с чем возился Хельги, снисходительно на него посмотрела и слегка нараспев воспроизвела:
– Я возвращаю тебя как моего вольноотпущенника под защиту закона и обязуюсь быть твоим наставником и покровителем.
– Я возвращаю тебе… Короче, освобождай остальных, трескайте треску, и чтоб с отливом вы были в открытом море! Карли, пошли! – второй сын ярла возгласом вывел гаевника из очередного помрачения, вызванного избытком восторженного созерцания Асы.
– Хельги, милостивец наш! А с безъязыкими что делать? – Домослав тронул одного из гребцов за плечо, тот указал на свои ножные кандалы и сделал пилящее движение рукой.
– Твоя забота. – Хельги переступил через борт снеккара, поддерживая край ларя. – Эйольф, это у тебя нож в драке сломался? Кинь им сломанный, чтоб ремни на колодках резать, сам возьмешь мой. От беды, держите их на прицеле, пока от причала не отойдут. Аса, пошли…
Они шли втроем, Хельги чуть впереди, Карли позади, ларь с сорванной крышкой посередине, и Аса рядом с Хельги.
– Слушай, – спросил вдруг Хельги. – Ты когда первому из них пустила стрелу в глаз, что-нибудь почувствовала?
– Как ты знал? Почувствовала, что терлик в спине жмет, – Аса повела плечами.
В этом движении было столько непринужденного изящества, что Карли снова отвлекся и чуть не выронил ларь.
– Ха… Я не в этом смысле. Все-таки первый бой…
– А… Знаешь, когда на кабанов охотились, вот ту свинью мне жалко было. А этих свиней… только думала, как бы не промазать, – Аса ненадолго замолчала. – Нидбьорг-то знает?
Хельги посмотрел Асе в лицо, потом, когда она встретила его взгляд, выразительно покосился на Карли. Аса два раза моргнула и сменила разговор:
– Ловко ты придумал. Гнупа придет, увидит, наемники его у возил мертвы лежат, снеккара нет, подумает, работорговцы решили, что ни к чему им ему платить за новых рабов, так что наших следов искать и не станет. Стой, а что он подумает, когда этого, кожей с дегтем конопаченного, не досчитается?
