– Это очень сильное колдовство. Чтоб с ним разобраться, лучше всего помогла бы старуха. Старуха была искусна в наговоре. Она могла одним взглядом сглазить куницу или куропатку так, что зверь или птица падала замертво. Еще она умела оборачиваться крапчатой нерпой и белым пушистым зверем. Не знаю только, куда делась.
– Умерла?
– Старого шамана спросишь, тоже, верно, скажет – умерла. Но эта старуха не могла просто так взять и умереть. Она была всегда, и всегда была старухой. Помнишь рассказ о старухе, которой ворон бросил песок в глаза, чтобы она устроила отлив?
– А потом он промыл ей глаза от песка, и она устроила прилив? Ну и что?
– Сдается мне, это и была та самая старуха.
– Значит, она до сих пор есть, раз приливы с отливами не прекратились. А может, она сама меня и заговорила?
– Смогла заговорить, сможет и заговор снять. Так что сказал змееносец?
– Он сказал, наговор основан на том, что наши обряды повторяются из года в год, мир вокруг меняется, обряды слабеют, а пакости накапливаются. Чтоб снять порчу, мне надо добавить новое к нашим обычаям, не меняя старого, раз, и жениться, два.
– Так за чем дело стало?
– Если я женюсь на женщине из кланов черепахи или волка, наговор со мной перейдет на этот клан. И еще он сказал…
– Так на ком же тебе жениться? Клан бекаса, считай, вымер! Погоди, что он еще сказал, расскажешь тому, кого нам пошлет Великий Дух. Старому шаману, молодому, или старухе.
– Но если старуха взяла да и обернулась белым пушистым… Мы ее никогда не найдем, а молодой шаман – вон он… Смотри, в воду прыгнул и рыбой зверюшку кормит! Сильные чары нужны, дикого зверя так приворожить. Одно мне странно, почему у них волшебство намного сильнее, а все побрякушки лучше у нас? – Бегущий Быстрее Оленя погладил себя по шлему.
– Потому что у них есть волшебство, им не нужны побрякушки?
– Стой, я был не прав про побрякушки, смотри, какой у него нож, и какое копье! Это даже не бронза! Нет, это мы медь из земли добываем, с оловом смешиваем, греем, льем, куем, а они чего доброго поколдуют-поколдуют, и к ним все с неба само падает, или из-за моря приплывает!
– Ну, Бегущий Быстрее Оленя, это уж ты перебрал…
Глава 25
– Здесь и был причал во времена Алазона! – Йеро указал на полосу кладки, вымытой из-под песка поднявшимся за последние годы морем. – Смотри, отец, какая работа, даже лезвие ножа нельзя просунуть между плит!
– Только этот след на камне от малой воды, а сейчас полная вода двух пядей до него не доходит, так что до Кеймаэона уровень моря, выходит, был на четыре пяди выше, чем сейчас, – Плагго измерил рукой расстояние между соляными отметками на граните. – А высота прилива была такой же. Мистагоги оливкового дракона вели записи уровня моря. Поищи у Капро в библиотеке, если найдешь, можно будет продолжить. Занятная находка. Несколько древних храмов, уже ушедших или уходящих под воду, если верить архивам, что из них перенесены, были построены еще до того, как Алазон завоевал Лимен Мойридио. Порой я задумываюсь…
Мистагог и два схоласта сидели в лодке, разглядывая древнюю каменную стену в давно заброшенной части гавани. Из-под воды поднимались стены и колонны полуразрушенных сооружений, которые и вправду выглядели гораздо старше, чем гладкий темный камень, отвесно спускавшийся к кромке моря. В паре мест из гранита торчали металлические стержни, спиленные почти вровень со стеной, судя по налету на спилах, очень, очень давно.
– О чем, отец? Почему приливы особенно сильны в полнолуние и новолуние?
Мистагог сложил руки.
– О причинах этого явления, называемого сизигией, и вправду стоит подумать, но я думал не об этом. Как много мы действительно знаем о нашем прошлом?
Йеро вытащил из сумки лист шелковой бумаги, свинцовый стилос, и приготовился записывать.
– Не пиши, я просто думаю вслух. Наше будущее нам неизвестно, так?
– Так, учитель, – вместе ответили оба схоласта.
– Так ли? Вы знаете, что когда тень от маяка дотянется до вон того оливкового дерева, мы скорее всего еще будем сидеть в лодке и разговаривать? Вы знаете, что в дворцовой кухне сегодня вечером будет пирог из слоеного теста с орехами и медом? Все это вы знаете почти наверняка, и тем вернее, чем ближе будущее к настоящему месту и времени. Наоборот, чем дальше от нас будущее, тем труднее его предсказать. Но мы не знаем и всего настоящего – только ближнюю часть его. Что сейчас делает, например, сын тирана Килии?
– Рассматривает изображение мегалеи Тиры, нарисованное по его заказу художником Йигино восковыми красками на серебряной табличке, и вздыхает? – предположил Кирко.
– Может быть. А может быть, играет в Три Воинства с двумя вельможами на шестиугольной доске из красного коралла, белого мрамора, и черного оникса. Наше знание настоящего и будущего подобно конусу света с башни маяка – свет сильнее всего здесь и сейчас, по сторонам тьма, и чем дальше вперед, тем конус шире и свет слабее. Достаточно далеко, где свет слаб, маяк высветил что-то, но что? Корабль варваров, готовящийся к нападению, морское чудовище, скалу, или рыбаков, возвращающихся с уловом?
– Это надо записать, – Йеро заскреб стилосом по бумаге.
– В отношении будущего, такой рост неясности обсуждался софистами. Те же софисты учили, что прошлое неизменно, что свершилось, изменить нельзя. Только мне кажется, что свет маяка нашего разума так же расплывается и слабеет, когда мы направляем его не вперед, а вспять.
– Но как может прошлое измениться? – спросил Кирко. – Вот я подбрасываю и ловлю обол. Он упал на ладонь гегемоном кверху. Миг прошел, и теперь ничто не изменит пути его падения и не заставит его упасть кверху снопом.
– Пусть пройдет несколько лет. Ты забудешь про этот разговор, а если и не забудешь, уже не будешь помнить, как упал обол – гегемоном или снопом.
– А я запишу! – сказал Йеро.
– Пусть пройдет больший срок. Твоя запись пропадет, или даже если ее перепишут, переписчик ошибется. Время стирает определенность – и в будущем, и в прошлом. Чем дальше назад, тем расплывчатее очертания событий. Но ты затронул нечто важное, Кирко. И Тира недавно говорила со мной на схожую тему. Мегалея сказала мне: «Знаем ли мы подлинное имя Алазона? За тысячелетия, язык изменился до неузнаваемости, как и начертания многих знаков. Знаем ли мы, что Алазон действительно жил? Вдруг то, что мы считаем списком хроники, на самом деле поэма о вымышленном герое?» Что, если мегалея права? Более того, что, если она права, но остальные все равно уверены, что в прошлом Алазон основал багряную династию? Все действуют так, будто это произошло. Если отодвинуть вымысел далеко в прошлое, и все забудут, что это был вымысел, вдруг он станет правдой? И наоборот, если правду записать, как Йеро собирался, но все ее примут за сказку, станет ли она вымыслом? Мир меняется на глазах. Льды тают, острова и перешейки скрываются в воде, где колосилась рожь, цветут оливковые деревья. Что будет дальше, в точности ведомо только Четырнадцати. Может статься, что было раньше, тоже ведомо только им.
