Рядом с конунгом сидела нешуточной красоты златовласая женщина в белоснежной шелковой рубахе, менее недоделанной, чем хитон (только рукава пришить). Она смотрела на Бейнира с явным обожанием. За низким столиком по левую руку от скамьи властителя Килея скрестил ноги писец, перед которым лежала стопка крайне полезного изобретения, называвшегося «бумага.» Писец записывал каждое слово рассказа Горма о падении Слисторпа.
– Засоленные на мясо мертвецы были не самой странной вещью, что мы нашли. На невольничьем подворье стояло дерево с замученными рабами и пленниками. Одни были повешены за шею, другие за ноги, третьи на крючьях под ребра. Нескольких нам даже удалось снять с дерева и спасти. Они сказали, что дроттары принесли их в жертву Одину.
– До сумерек богов, раз в девять лет, дроттары зажигали священный огонь из девяти пород дерева, и приносили Одину в жертву трех коней, трех быков, и трех добровольцев из благородных семей. Жертвы оставляли под священным дубом или в священной роще. После этого, все пировали девять дней, и это называлось «блот,» – сказал конунг. – Один был тщеславным и кровожадным владыкой старых богов, но даже он требовал живых жертв только раз в девять лет. Если поверить, что он восстал после Рагнарёка, старый бог сильно изменился к худшему. Хотя, строго говоря, какие есть доказательства, что это Один? Что за пределами явного, в точности познать нельзя, и во что ты веришь, больше говорит о тебе, чем о предмете твоей веры.
– Значит, если ты веришь в бога, который собственных детей поубивал, а теперь за нас, смертных, взялся, значит, сам ты кровожадина отмороженная? – уточнил Горм.
– Несколько упрощенно, но в общем, верно.
– Тебе, Бейнир ладо, обязательно надо будет через несколько лет съездить в Альдейгью, поговорить о богах со Званой-вестницей, – вступила в разговор дева. – Только она по-настоящему совмещает дар прозрения и понимание, что он ограничен.
– И тебе, Беляна, с ним, чтоб Зване Починковне объяснить, почему к ней в чертог Свентанин не вернешься, – добавил Горм. – Кстати, если тебя из жриц угнали в неволю, проклятие Мары на тебя действует?
– Свентане можно и в неволе служить. Где больше, чем в неволе, ее слово в помощь? – ответила красавица, последняя из угнанных Йормунреком, проданных в рабство, и найденных Гормом жриц. – А раз судьба так распорядилась, что в Гафлудине-городе неволя волей сменилась, а печаль любовью, значит, быть здесь новому Свентанину чертогу.
– К следующему году построим, тогда можно будет действительно в Альдейгью пойти с посольством, с торговлей, свитками меняться, – сказал Бейнир на вполне приемлемом венедском. – Там у Быляты-грамотника в Яросветовом чертоге древнего вежества целая палата.
– Спалил ее Йормунреков дроттар, нарочно спалил, – невесело вспомнил Горм, вертя в руке серебряный с позолотой кубок, в который был налит напиток «ботруо,» смесь вина с соком желтых и красных плодов, в изобилии росших в килейских садах. – Былята свиткохранилище заново собирает.
Бейнир видимо опешил, задумался, и снова перешел на танский:
– Это может быть косвенным доказательством, что бог дроттара – действительно Один. Тот в «Речах Высокого» говорил…
Следует мужу
В меру быть умным,
Не мудрствуя много;
Лучше живется
Тем смертным, чьи знанья
Не слишком обширны.
[82]
Хотя скорее наоборот, это просто предостережение, что один муж не может узнать всего, а дальше в тех же речах Один говорит о рунах, о том, как важно умножать знание, и что лучше недожертвовать богам, чем пережертвовать. Может статься, мы имеем дело со сверхъестественным самозванцем – какой-нибудь йотун назвался Одином, и хочет, чтоб все ему поклонялись.
– А может, все проще? Никакого промысла богов, никаких козней йотунов, а взял один бешеной вороной в гузно клюнутый дроттар, да и с ума сдрыстнул? – предположил Горм и отхлебнул вина с соком – к напитку вполне можно было привыкнуть.
– Хотя тогда откуда он вызнал, как молнией Стрелочную башню в Альдейгье на куски разметать? – вспомнила Беляна.
– Тоже верно. Что хуже, Йормунреков дроттар не один такой. У Гнупы был похожий, что яды варил, на рабах их испытывал, и жертвы идолу под деревом повешенных приносил. Вот про что разговор о йотунах мне напомнил, – продолжил Горм, – так это про обличье того истукана. Личина на нем была золотая, вся в крови перемазанная, но сверху на вид лицо как лицо. Оба глаза прикрыты. А вот с усами и бородой что-то странное, не то вместо волос корни, не то косы какие-то, не то вообще щупальца, как у осьминога. На бога непохоже, а вот на йотуна или еще какое чудище – запросто.
– «Щупальца, как у осьминога,» – вполголоса пробубнил себе под нос писец, шустро водя по листу бумаги стилосом.
– Что вы сделали с деревом и истуканом? – спросил Бейнир.
– Воины Годлава и Домослава сперва хотели повесить на крюках тех карлов Гнупы, которых мы до того не перебили. Мы посоветовались с Виги и со Щеней, тот хоть и рыжее трепло, а все-таки Былятин и Крутов ученик, и вот как рассудили. Кто бы жертвами с того дуба ни кормился, нам его новым трупьем питать ни к чему, потому мертвых похоронить, дуб срубить, сжечь, пепел разметать, истукана спалить, личину переплавить, а карлов пощадить, но кто оружие кинул, на семь лет определить служить бывшим рабам. А рабов мы всех отпустили на волю, чем разбираться. Некоторые к родне вернулись в Зверин, в Руян, еще куда, а больше половины так в Слисторпе и осталось, только теперь в карлах. Еще мы решили Слисторп переименовать, чтоб плохая память о Гнупиных делах на будущее тень не кидала.
– Мудро решили. А какое новое имя дали замку?
– Хейдабир, вересковый двор. Там все поля вокруг диким вереском заросли. Может, пчел разведем, не все ж из Альдейгьи мед везти.
– Хорошее имя, ничем не отягощенное, – согласился конунг.
– Только за пчелами следить надо будет, – заметила Беляна. – Вереск много меда дает, но если пчелы на одном вересковом взятке зазимуют, под весну может выйти понос. Вам бы бортника из Альдейгьи зазвать, кто пчелиное слово знает.
– У пчел бывает понос? Кром! – Горм в ужасе отставил кубок, его тут же долила дева, бесшумно объявившаяся как из ниоткуда и снова скрывшаяся в тень – старший Хёрдакнутссон успел заметить только смуглость ее кожи и нарочитую скудность одеяний. – Верю, запросто: проклятье Вонючих Штанов нелегко снимается. Зазовем пчеловеда, зазовем. Нам только тучи полосатых поносных мохнатых задов в небе над Хейдабиром недоставало.
Глава 29
Пиршественный покой, одно из чудес дворца Лимен Мойридио, находился под землей. Его пол был выложен орнаментом из белого мрамора и серого гранита, высокие гранитные столбы, поддерживавшие свод, отделаны полосами стали и слегка просвечивавшим орлецом. В самом своде был прорезан ряд овальных окон, каждое из которых открывалось на тончайшей работы мозаику из смальты. Мозаики были освещены дневным светом, поступавшим вниз через сложное сочетание прямых, выпуклых, и вогнутых серебряных зеркал.
