– Дитятю спать укладывает? Глазам моим не верю! – сказала Адальфлейд.
– Сам рано без отца остался, может потому? – предположила Аса.
– Птаха, дитя мое, у него братья есть? – с улыбкой спросила хранительница Меркланда.
Это было ее звание, хотя строго говоря, в последнее десятилетие, Адальфлейд наложила руку не только на Меркланд, и если какая часть Энгульсея не управлялась ее лендманнами напрямую, то платила ей дань. Адальфлейд, вся в белом, высокая, подтянутая, сероглазая, выглядела чрезвычайно величественно и моложе своих лет, увы, как раз пока не начала улыбаться, показав зубы странного бурого цвета, более уместного для землеройки, чем для властительницы.
– Нет, государыня, один он у матери, – Птаха тоже просияла очаровательной и совершенно белозубой улыбкой.
Неожиданно даже для себя, Хельги выдал:
– А у тебя сестры?
– У меня только младший брат жив, Беркут.
– Тот самый, что за тобой с Ушкуем подглядел и отцу рассказал? – неодобрительно справилась Аса, откладывая небольшой сакс с золотой рукояткой, закончив очищать от пупырчатой кожуры странный, но довольно вкусный, плод, привезенный с берегов Мидхафа.
– Тоже было, но он хоть охоч поканючить и ябеда, в остальном брат вполне сносный, – Птаха обменялась понимающими взглядами с Асой. Хельги счел благоразумным по уши погрузиться в обгрызание бараньей ноги, тушенной с морковью и чесноком.
– Не слишком ты к нему добра? – Адальфлейд приподняла бровь. – Скальды поют, что он поклялся тебя с мужем преследовать, где бы ваши ноги ни ступили на землю, и потому вы живете на корабле?
– Они с Лютом что-то такое наговорили, но это было до того, как Букан родился. С тех пор, мы у отца в Наволоке уже останавливались пару раз. Сильно отец на нас серчал, есть в песне правда, но как про внука прослышал, все простил. А на корабле жить мы уже привыкли.
– Теперь из песни слова не выкинешь, к тому же, новый совсем счастливый конец бы ее подпортил, – рассудила хранительница. – Скажи, дитя, а то, что в Хольмгарде море никогда не замерзало, даже во времена сумерек богов – тоже вымысел?
– Это как раз правда, государыня, часть Студеного моря у Хольмгарда никогда не замерзала, а в последние сто лет, можно было водой круглый год дойти до Мёра. Еще грамотники говорят, везде в кругу земном в последние несколько сот лет теплеет, а у нас лето прохладнее стало.
– Не только у вас. На Энгульсее тоже лето стало холоднее и дождливее, – вступил в разговор Тридвульф-грамотник, учитель Адальстейна.
Сам Адальстейн давно спал, уронив голову на стол посреди кучи перевернутых кубков и костей различных животных и птиц, пуская слюнявые пузыри, и храпя, как тролль.
– Слушай, Адальстейн, как он убил трех ярлов? – вполголоса спросила Аса у Хельги.
– Я думаю, он на них сел, – так же вполголоса ответил ей брат. – Так что, как жених он не впечатляет?
Дочь Хёрдакнута не удостоила этот вопрос ответом. Хельги шёпотом продолжил:
– А то смотри, выйдешь за него, он будет храпеть, ты – Энгульсеем править? Только чтоб не заспал ненароком…
– Во-первых, Рифвадер конунг троллей, и тот, верно, обходительней и учтивее, чем этот двуногий мех с вином, во-вторых, у Энгульсея уже есть правительница, – прошипела Аса. – Слушай, что она говорит!
Адальфлейд продолжала разговор о погоде:
– Я даже думаю перенести столицу на юг в Глевагард. Город был заброшен после Фимбулвинтера, но каменная работа там уж очень добрая – сухая кладка, глыбы так друг к другу притерты, даже травинку между ними не просунешь. Что там – опять нянька, или Ушкуй вернулся?
– Рррра? – медведь встрепенулся.
Створки дверей распахнулись, и в покой вбежал небольшой воин, перепачканный в грязи с носков сапог до навершия шлема, так что только его глаза и зубы отличались цветом от общего мокро-глиняного покрытия. Он пал на одно колено перед столом, за которым сидели Адальфлейд, Аса, и Хельги, и лежал Адальстейн. Пара-тройка кусков грязи шмякнулась на пол. Медведь окончательно проснулся, посмотрел на вошедшего, и начал подниматься.
– Хранительница!
– Кто ты? За глиной не видно…
– Я Они Гунвальдссон с вестью!
– Рефиль, свои! – негромко сказала Адальфлейд.
Медведь засопел и снова плюхнулся на пол у очага. Воин свинского образа принялся возиться с еще одним куском грязи, на поверку оказавшимся сумой, раскрыл ее, явив сидящим за столом свернутую в трубку веленевую грамоту, и замер в растерянности, не зная, что делать дальше. Затруднение разрешил Тридвульф, встав из кресла, подойдя к воину, двумя пальцами осторожно, чтобы не изгваздать, вынув грамоту из сумы, развернув ее, и протянув Адальфлейд. Та приблизила грамоту к огню светильника, фитиль которого горел в стеклянной трубке ярким огнем, питаемым китовым жиром, и принялась читать. Лицо хранительницы Меркланда было непроницаемо.
– Они, ты видел своими глазами? Отвечай «да» или «нет!» – наконец сказала она.
– Да, хранительница!
– Как давно?
– Чуть за полдень!
– Иди на кухню, вели, чтоб тебя отмыли, накормили, и напоили. Ты сослужил Меркланду важную службу, и будешь награжден. Моя челядь присмотрит за твоим конем.
– Собаками, хранительница!
– Собаками. Ступай, Они Гунвальдссон. Потешники, идите и вы в кухню, испейте пива. Тридвульф, закрой за ними дверь.
Грамотник не успел пройти и полпути, как в проеме у входа появился Ушкуй, обеспокоенно глядя на выходившего из покоя гонца, продолжавшего ронять на пол глиняные лепешки.
– Заходи, Ушкуй Овсяникович, садись. – Адальфлейд положила грамоту на стол. – Плохи новости, да надо поделиться. Пенда лендманн шел с отрядом береговой охраны вдоль утесов на северном крае Гримсфьорда, и за устьем фьорда разглядел в трубу шестьдесят кораблей на якорях. На форштевне самого большого корабля – резьба в виде черного ворона.
– Опять мучитель кошек, – Аса нахмурилась и оттопырила нижнюю губку.
– Йормунрек! – воскликнул Хельги. – Хранительница, мы твои гости, скажи только слово, и мы встанем за тебя!
– Энгульсей не может биться с Йормунреком. У нас четыре старых кнорра, течь на течи, полдюжины драккаров, а чтобы разослать ратную стрелу да ополчение созвать, уйдет больше месяца – все только заканчивают собирать урожай. На нашей стороне игровой доски – от края до края слабость. Есть только один способ разыграть то малое, что у нас есть, дети мои. Я выеду из Йорвика в Гримсбю и встречу Йормунрека, как дорогого гостя и сына старого друга моих отца и мужа. Я отдам Адальстейна под его начало, – властительница Энгульсея смерила бесчувственное жирное тело племянника взглядом, замечательно лишенным выражения.
– А мы? – с подозрением спросила Аса.
